Великий лес
Шрифт:
«Кстати, а почему они с винтовками? И откуда шли в такую рань? Усталые оба, еле ноги волочили…»
Вспомнил, как в ту, прошлую, войну, когда красные воевали с белыми, пошел было он, Николай, как-то утречком в лес и встретил Боговика. Почти на том же месте, что и Василя с Иваном сегодня. «Не ходи дальше, возвращайся», — предупредил тогда его Боговик. «Чего это вдруг?» — спросил он, Николай. «После узнаешь, а сейчас давай поворачивай!» Послушался Николай, вернулся. И хорошо сделал, потому что и из лесу не успел выйти — стрельба началась. Рассказывали потом: перехватили на дороге Боговик и
«А может, и Иван с Василем немцев хотят перехватить, не пустить в Великий Лес?»
Мурашки пробежали между лопатками. Николай встал, хотел было пойти назад, в лес.
«Отговорить надо Ивана, чтоб не связывался с немцами, в бой не вступал. У Боговика и то человек двадцать тогда было. А вдвоем куда уж… Немцев может и сто, и две сотни ехать…»
«Но Иван-то с Василем в разные стороны разошлись, — пришла догадка. — Один в деревню подался, второй — в сосняк… Значит, вряд ли они собираются на немцев нападать. Да и найди-ка сейчас Ивана в лесу… Даже если засаду устроят…»
И, как всегда в моменты душевной смуты, зашептал про себя: «Боже, снова обращаюсь к тебе. Прости, что так часто. Прости и пособи… Ведь это ж черт знает что делается… Сын, Иван, с винтовкой по лесу шастает, а Бабай немцев, нелюдей этих, велит хлебом-солью встречать. И чем, боже, все это кончится?.. Ты хоть от смерти спаси. Пусть и Иван, и Пилип, и Параска, и Костик — все, все пусть живы будут… Ты же знаешь, боже, меня, я никогда от тебя не отвернусь, был и остаюсь вечно твоим, верным тебе… Одному, одному тебе…»
На самом закате, когда обычно пригоняли с поля коров, увидел Николай — по дороге из Ельников кто-то шел, держал путь в Великий Лес. Узнал еще издали — шла, опираясь на посошок, Варька-нищенка. С одного боку полотняная торба, со второго — другая. Где и когда родилась Варька, где жила — никто толком не знал, потому что была непоседлива, к одному месту не прикипала, ходила от деревни к деревне, забредала изредка и в Великий Лес. Спроси у нее, где что делается, — все как есть, знала. Не сдержался Николай, вышел на дорогу, перехватил Варьку:
— Откуда ты?
Варька остановилась, узнала Николая, заулыбалась.
— Ой, Николайка, я думала, и не доберусь уже до вас… Это ж мосты кто-то попалил… И через Старчанку, и через Болотянку… Нынче ночью, сказывают…
«Ну конечно же Иван с Василем! — тюкнуло Николаю. — И шли уже к утру, и вид такой у них…»
— А как же ты добралась? — спросил Николай.
— А так, по воде… Как и прежде, когда мостов не было. А немцы не переправились. Рассказывали в Поташне, будто приехали они к реке, посмотрели на головешки да и назад, в Ельники, подались.
— Так они, поди, сегодня уже и не приедут в Великий Лес? — невольно вырвалось у Николая.
— Как же они приедут, если мостов немашака? Немцы — это не мы. Им хорошие дороги подавай, по грязи они непривычны. Да и не на конях они, не пешью, а на машинах… На своих на двоих можно канаву перейти, а на машинах же не переедешь…
Как гора с плеч свалилась у Николая. Подумал про себя: «А Иван-то с Василем молодцы, догадались же мосты сжечь. Молодцы…»
Не заметил Николай, как сорвался вдруг
— Ты бы, Николайка, так не бежал, а то не поспеваю я…
Убавил шаг, спросил:
— А вообще что слышно на свете?
— Ой, Николайка, доброго ничего не слыхать. Всюду немцы… И не щадят они наших людей — расстреливают, убивают. В Ельниках уже человек, поди, сорок убили. И в деревнях тоже.
— За что хоть убивают? — насторожился Николай.
— Да и не скажешь, за что. Возьмут и убьют.
— Ни за что ни про что? — не поверил Николай.
— Выходит, что так. За то, что еврей или цыган, что в начальстве советском ходил… Вот, к вам прятаться иду, не то и меня застрелят.
— А тебя-то за что?
— Что побираюсь. Они таких не любят. У них все должны работать. А я ж разве бы не работала? Здоровья нема, потому и хожу по миру. Ой, Николайка, надысь в Новоселки наехали. А там какой-то сыскался и немца убил. Так за одного немца десятерых человек расстреляли… А в Ельниках контору открыли, куда свозят людей со всего райвону. И мучают там, допрашивают. А потом в сосняк, где глину на кирпич брали. И за что, если б ты знал. Тот не так на них посмотрел, тот чего-то не сделал, что ему приказывали… Поголоска пошла, будто всех некрещеных перестреляют. Так попа Ельницкого теперь на части рвут, всё просят, чтоб в одно село приехал, в другое да покрестил некрещеных… Ой-е-ей, до чего ты дожили!..
Варька заплакала, заскулила тихонько, как собака.
Слушал Николай Варьку — и холодело, замирало у него внутри.
«Дожили… А до того ли еще доживем», — думал Николай, направляясь вместе с Варькой домой, в Великий Лес.
XXIV
Знал Хомка, нутром чуял, что ничего хорошего не сулит ему это скитание-мыканье по чужим дорогам и полям с колхозными коровами, но что так все худо обернется — и в голову не приходило. Просто представить себе не мог такого!.. Мало того, что задание председателя колхоза Василя Кулаги не выполнил-не отогнал в глубокий тыл коров, не переправил их через Днепр, не сдал в надежные руки, так еще и… Э-эх!..
И что теперь делать, куда кинуться, где защиты искать? Ведь это же разбой… Самый что ни есть разбой — вот так, за здорово живешь забрали коров, а когда он, Хомка, попробовал сопротивляться, доказывать, что коровы не его, а общественные, колхозные, ему так двинули под дых, что носом в песок зарылся. И кто, кто? Какие-то чужаки, пришлая сволочь!..
Да коровы, хотя и жаль их, дело такое… наживное. А вот Надя, Надя… Ведь и ее, дитя горькое, не пропустили гады. Заметили. И пальчиком, как собачонку, поманили: иди к нам. «Не ходи!» — показывал, моргал что было сил. Наде он, Хомка. Пошла. Да и как не пойдешь, если своими глазами видела, как его, Хомку, в песок швырнули, и боялась, что ее так же вот швырнут… Да что там швырнут!.. И убить могут. У каждого же оружие, и каждый себя невесть каким паном считает. Он — все, а ты… Ты ничто, грязь, козявка… Пошла Надя, а вернется ли, придет ли?.. Да если и вернется, придет… Что они, сволочи, сделают с девушкой? Молодые все, дюжие — жеребцы…