Великий перелом
Шрифт:
Кроме того, Дзержинский любил говорить о том, что революцию он делал дабы побороть бедность. И регулярно, едва ли не на системной основе выступал против перегибов в политике ЦК и Политбюро. Например, он был против, когда Пятаков отдал приказ на максимальном повышении отпускных цен на товары народного потребления, чтобы собрать побольше налогов в казну. Чем спровоцировал лишь кризис, известный как «ножницы цен». Ведь сырье, в первую очередь у крестьян, он же распорядился скупать как можно дешевле. Из-за чего в самые сжатые сроки получилось, как в песне Семена Слепакова: «как же так, в стране все есть, а народу не… есть?». Причем Политбюро эту инициативу поначалу поддержало, стремясь наполнить
А народ? Ну они же коммунисты… как в том анекдоте про Анку, пулемет и патроны[1]. И такие «чудеса» шли с чрезвычайной регулярностью. Поэтому Дзержинскому жутко становилось от одной мысли, что все эти «прекрасные люди» сунуться со своим «свиным рылом» в детальное планирование всего и вся.
Если бы смогли — пожалуйста. Первым бы поддержал. Но ведь не могут. Ибо вели себя в экономике как слоны в посудной лавке.
И его опасения в целом подтвердились реальной практикой. Если в 1926 году средняя зарплата рабочего составляла 45 рублей и была по покупательной способности несколько ниже такой же средней зарплаты рабочего образца 1913 года. То в 1940 году, несмотря на номинальный рост ее до 150 рублей, из-за девальвации рубля и инфляции покупательная способность средней зарплаты рабочего снизилась втрое по сравнению с 1926 году. Про 1913 и речи не шло.
Жить, как говориться, стало легче, жить стало веселей[2]. Одна радость — люди, что жили хорошо в СССР почти поголовно были к 1940 году либо партийными функционерами, либо бандитами, ну и очень небольшая группа демонстративно лояльных ученых да инженеров[3]. Все же остальные «хлебали из одного чугунка» из-за чего чисто психологически было не так обидно и как-то успокоительно что ли. Если плохо, но не только у тебя, а у всех вокруг скопом, то это воспринимается намного спокойнее. Иной раз даже в чем-то позитивною. Особенно на контрасте катастрофы 1930-х с их насильственной коллективизация, сиречь конфискацией вполне законного имущества, репрессиями и голодом.
И это были только пара аспектов.
Сходились Михаил Васильевич с Феликсом Эдмундовичем и в других вопросах. Да и что говорить? Фрунзе в прошлой своей жизни не раз слышал о том, что если бы Дзержинский дожил до середины 1930-х, то его, без всякого сомнения расстреляли. Слишком уж нарочито он выглядел системным противником радикального левого уклона, который сначала был идеологически оформлен Троцким, а потом реализован Сталиным, пусть уже и под своим брендом.
Так что Фрунзе с Дзержинским спелись на удивление хорошо. И Михали Васильевич, глядя на своего друга и соратника, испытывал боль и тоску, понимая — это все очень ненадолго. И все негативные процессы в его организме зашли слишком далеко.
А как он будет без Феликса?
Вопрос.
И весьма неоднозначный.
Тем временем Дзержинский продолжал вещать медленно и обстоятельно все рассказывая. Про засады, в том числе выявленные и нейтрализованные. Про наблюдателей. Про саму схему заговора. Про планы заговорщиков, включая те, которые подразумевали ликвидацию почти что всего ЦК.
Он даже список озвучил с фамилиями на ликвидацию. И те, кто в него не попали, оказались в очень неловкой ситуации.
Переждал волну негодования и криков.
Продолжил…
Тем временем журналисты строчили в своих блокнотах. А иностранные наблюдатели, приглашенные на это мероприятие, обменивались записками и перешептывались.
С доказательной базой Дзержинский предлагал ознакомиться любому желающему из ЦК. Но в его присутствии. Чтобы нечаянно ничего не пропало или не испортилось. Причем пригласил он таких людей в
— Смерть тварям! — ревели члены и кандидаты ЦК в зале.
— Смерть бешенным собакам! — в унисон им кричал Сталин, явно тронутый до глубины души прочитанными материалами. Ведь его они планировали «зачистить» в первую очередь.
И так кричал не только он.
У того же Троцкого даже очки запотели от возмущения. А Киров умудрился глотку сорвать, что было удивительным. Так как он был обладателем удивительно луженного «орала».
— Товарищи, — произнес Фрунзе, занимая место Дзержинского на трибуне. — Преступление, что совершили эти люди — чудовищно. И я хочу обратиться к вам, как лицо пострадавшее — побывавшее под пулеметным обстрелом заговорщиков. И хочу, чтобы вы подумали вот о чем. Другого народа у нас нет. И у нас уже который год чувствуется острейший кризис квалифицированных и опытных кадров. Именно поэтому я старался и тянул всех старых полевых командиров до уровня действительной военной компетенции. Поэтому я прошу вас — помочь Феликсу Эдмундовичу провести самое тщательное расследование. После учинить публичный, открытый суд, проследив, чтобы никто не посмел нас обвинить в каких-либо фальсификациях. И, если на будет возможность, заменить смертную казнь трудовыми лагерями. Пусть даже и пожизненным сроком.
— А где мы их возьмем эти лагеря?! — крикнул кто-то.
— Создадим. В конце концов негоже, чтобы люди, совершившие преступление против общества, попросту сидели в тюрьме и харчевались на налоги простых работяг. Пускай отрабатывают. У нас вон сколько всяких интересных месторождений открыто по Уралу, Поволжью и Западной Сибири. К ним требуется прокладывать дороги и не только. Вот пусть и потрудятся, вместо того, чем трутнями сидеть по нарам. Расстрелянный же человек компенсировать вред, причиненный обществу, уже не сможет…
Предложение вызвало неоднозначную реакцию. Но, в целом скорее положительную, чем негативную. Слишком уж сильно члены ЦК испугались. А страх всегда порождает неконтролируемую агрессию…
Под конец заседания вышел Томский. И выступил с предложением ввести в Политбюро Дзержинского и Фрунзе, так как они по своей сути и так выполняют функции члена Политбюро. Де факто.
Возрождений не последовало. Даже воздержавшихся не было.
После смерти Зиновьева на его место в этой организации продвинули Молотова. Теперь же оно было расширенно еще на два человека и состояло из Сталина, Троцкого, Рыкова, Бухарина, Томского, Каменева, Молотова и Дзержинского с Фрунзе.
На самом деле после смерти Зиновьева шли разговоры о том, чтобы на его место продвинуть Фрунзе. Ведь он вел крайне активную деятельность, как по военной части, так и по хозяйственной. И статус члена Политбюро облегчал бы ему решения массы задач. Но Сталин смог парировать эти настроения и «пропихнуть» Молотова. Дополнительное усиление Фрунзе ему было ни к чему. Сейчас же он одним из первых поднял руку, голосуя «за».
Испугался.
Ведь одно дело подкармливать волков в вольере и совсем другое узнать, что они едва не вырвались на свободу, стремясь тебя самого сожрать. Да и выступать против на этом голосовании было не в его интересах. Формальных оснований для отказа никаких не имелось. И если бы он не поднял руку, то кое-кто мог бы и вспомнить, как он был «Вась-Вась» с Тухачевским и его компанией последние месяцы.