Великий поход
Шрифт:
Мила расхохоталась. На щеках девушки играли блики пламени от костра. Я вслушался в ее смех, вгляделся в черты лица – и понял, что жизнь моя необратимо изменилась.
Магистр не может влюбиться. Для этого он мыслит слишком рассудочно, контролирует свои эмоции слишком полно, владеет своим телом слишком хорошо и распознает каждый его позыв структурно. Но есть одно исключение. По внешним признакам, форме лица, фигуре, голосу – магистр распознает то, что можно определить как «генетический код» человека. И он узнает женщину, генетический
У нас с Милой мог бы родиться идеальный ребенок. Я осознал это только сейчас. И ничего хорошего мне это в данной ситуации не сулило.
– Еще мы имеем практически неограниченные запасы спирта, – отвлекшись от размышлений, вспомнил я. – Неограниченные в том плане, что столько нам не выпить. Сколько осталось горючего?
– От общего объема бака – две десятых. Спирт из канистры слил уже я в бак, – ответил Дима.
– Спиртом вполне можно согреться.
– Я не буду пить неразбавленный спирт! – воскликнула Мила. – Хотя после таких приключений не мешало бы расслабиться, а то и просто напиться!
– Если б знал я, что вам это интересно, то прихватил бы из машины бутылку коньяка, – заявил молодой китаец. – Как сами понимаете, монаху пить не должно. Другим я тоже не желаю травить свое здоровье и отдаваться во власть Мары безраздельно.
– Не всегда напиваются для того, чтобы забыть, кто ты и что ты, – пожал плечами я. – Так что иди за бутылкой.
– Но я не пью! – попытался возмутиться китаец.
– Поэтому ты хочешь послать в вертолет женщину или человека намного старше тебя? К тому же мы не знаем, где находится тайник.
Дима изменился в лице и поднялся.
– Прошу простить мою непочтительность, – заявил он с поклоном. – Я проявил недостаточно смирения.
– Не принимай так близко к сердцу. Все мы сегодня устали… Следующий раз в вертолет пойду я. А коньяк придется в самый раз. У меня завтра день рождения. До него осталось каких-то два часа. Так что отмечать можно уже сейчас.
– Правда? – восхитилась Мила. – Или вы придумываете, чтобы заинтересовать меня?
Я мрачно улыбнулся.
– Скорее наоборот. Знаешь, сколько мне лет?
– Лет тридцать, наверное, – ответила девушка. – С точностью до года я, конечно, не угадаю.
– Ты как считаешь, Дима?
– Тридцать пять, – угрюмо заявил китаец. – Пойду за коньяком. Действительно, в два раза я моложе вас. Шестнадцать мне. В который раз прошу простить мою оплошность…
– Да будет тебе…
Дима скрылся в темноте за кругом, освещенным Пламенем костра.
– Без свидетелей можно и посекретничать, – Улыбнулся я. – Сколько лет тебе, Мила?
– Семнадцать, – улыбнулась девушка. – Ты ведь знаешь, что девушкам после двадцати вопрос о возрасте не задают?
– Двадцать три? – предположил я.
– Допустим.
– А мне завтра стукнет девяносто семь. Всегда помни об
– Что за глупости? – фыркнула Мила. – Ты все придумал? И насчет дня рождения…
– Я сказал, а ты запомнила. На всякий случай, – улыбнулся я. – Просто имей это в виду. Всегда.
Подошел Дима со стеклянной бутылкой, в которой плескалась темная жидкость, и тремя серебряными стаканчиками.
– Запаса воды у них нет, – скорбно сообщил он. – Как вы считаете, воду из озера можно пить?
– С одной стороны, здесь нет людей и мало животных… С другой – какие-нибудь бактерии могли угнездиться в озере с незапамятных времен. И ждать, что когда-то сюда придет человек, который неосторожно выпьет сырой воды, чтобы размножиться у него в желудке… Или кишечнике…
– Коньяк я все равно не буду.
– Когда я умывалась, вода показалась мне чистой, – улыбнулась Мила. – Правда, я смыла с себя столько грязи, что теперь вряд ли можно говорить о первозданной чистоте этого озера.
– И собака твоя из озера лакала, – заметил Дима.
– Ну, Беточке-то все нипочем, – ответила девушка.
– Да, другой кислотный баланс в желудке, – проявил завидную эрудицию Дима. Впрочем, его отец был химиком, и толк в кислотах молодой человек наверняка знал.
Налив коньяка в каждый бокал, я обратился к китайцу:
– Тридцать граммов тебе не повредят. Так же, как и мясные консервы. Что-то съесть и выпить надо.
Я хотел добавить, что консервы, скорее всего, не свиные, а говяжьи, но вовремя сообразил, что китайца это вряд ли утешит. Он, похоже, был буддистом, а корова – священное животное для индуистов. Но кто знает, какие запреты существовали именно в том монастыре, где воспитывался Дима?
– За счастливое избавление от опасностей сегодняшнего дня, – предложил я, видя, что спутники молчат. Дима тут же отозвался:
Мы дряхлей что ни день, седина все ярче видна.Возвращается вновь с каждым новым годом весна.Наша радость теперь – в утешной чаше вина.Облетают цветы – не будем грустить, старина!Потом он смело пригубил стакан, глотнул и даже не закашлялся. Я не обиделся, хотя мрачноватый стих вряд ли можно было назвать поздравительным.
– Хоть эти стихи сам сочинил? Экспромтом? – спросила девушка.
– Их написал Ван Вэй, – коротко ответил монах.
Мила разломила на несколько долек шоколадку, я открыл банку с мясом. Там оказалась не говядина и не свинина, а баранина. Обилие твердого застывшего жира, который не желал таять на языке, не делало вкусовые качества консервов лучше. Но мне, по большому счету, было все равно, что есть, а Дима так и не притронулся к мясу. Девушка съела несколько кусочков баранины и переключилась на шоколад.