Великий поход
Шрифт:
– Теперь мы этого уже не выясним, – хмуро заметил Хаецкий, провожая взглядом очередную зенитную ракету. – Ни следов, ни свидетелей, ни подозреваемых… Да и полиции тоже нет. Идеальное преступление…
Он замолчал, глядя на поднимающиеся над городом дымные следы ракет. Немцы явно вознамерились прорваться к Парижу и, судя по «Грифам» Хейнкеля – здешнего, не терранского – город вполне могла ожидать участь Дивиона. Последние несколько дней эти налеты стали почти непрерывными – хорошо еще, что ракеты не подпускали тяжелые бомбардировщики к городу. Мелочь же – вроде реактивных «арадо» и вездесущих и неистребимых
– Да что с ними такое? – спросила в пустоту Этне, отвлекая Хаецкого. – Как с цепи сорвались…
– Видимо, готовят наступление, – отозвался Хаецкий. – И ни одной ракеты… Войдите!
– Добрый день, полковник, – кивнул вошедший Патрик, – здравствуй, сестра. Возможно, вы еще не в курсе, но сегодня утром разведка обнаружила один из ракетных заводов – в Нордхаузене…
– И теперь там ни города, ни завода, – кивнул Хаецкий, – так?
– Именно. Русские бомбардировщики провались к Праге, но использовали только обычные бомбы, а вот Нордхаузен… Мы открыли ящик Пандоры.
– Видимо, да, – мрачно кивнул Хаецкий.
Мерно гудят двигатели, далеко внизу проплывают города, тянутся по небу белые полосы инверсионных следов, подрагивает под руками штурвал… Чарльз Суини чуть заметно кивает – самолет идет идеально, словно по рельсам… Вагон и есть. И опять с «товаром» – тем же самым, что и в августе сорок пятого. Суини не стал бы утверждать, что ему нравится задание – но уж тем более не смог бы сказать, что оно не нравится. Просто боевой вылет. Один из множества… Он просто делает свою работу – как и в августе сорок пятого. Жалко ли ему людей? Пожалуй, нет – весь Нордхаузен так или иначе работает на ракетчиков, а значит, невинных там нет. Как и во всей Германии – выбор у них был и они его сделали.
Вспышка на земле, превратившаяся в стремительно растущую струю дыма. Суини закладывает вираж – настолько крутой, что штурвал едва не вырывает из рук – и набирает высоту. Пронесло – проклятый «Водопад» взорвался в нескольких сотнях ярдов, разорвав ведомого в клочья…
– До цели три минуты, – сообщает штурман.
Три минуты. Целая жизнь, если у противника есть серьезная ПВО.
– До цели две минуты.
Внизу вспухают облака разрывов шрапнели, падает сбитый «Двести шестьдесят второй», отчаянно дымя, выходит из боя русский МиГ, кому-то везет попасть по ракете…
– До цели одна минута.
Все, теперь уже не остановиться, даже если захочешь – бомба взведена, бомболюк открыт, и даже если их сейчас собьют – не изменится ничего. Взрыв все равно произойдёт…
– Сброс!
«Бокскар» подпрыгивает, став легче на четыре с половиной тонны, Суини резко набирает высоту, выводя двигатели на максимальные обороты, штурман отсчитывает секунды. Экипаж поспешно натягивает сварочные очки, самолеты
– Пять. Четыре. Три. Два. Один. Ноль.
Все становится абсолютно белым – как тогда, в сорок пятом. Несколько мгновений в мире не существует ничего, кроме этого света, а затем он уходит, и Суини срывает очки и вцепляется в штурвал. Самолет встряхивает, он дергается, пытаясь задрать нос, но Суини почти мгновенно возвращает его в горизонтальный полет и оглядывается.
Нордхаузен перестал существовать – если что-то и уцелело, его не разглядеть в черных облаках дыма, над которыми поднимается все еще огненный гриб…
Глава 15
Их отозвали из Парижа – и вовремя, как считал Хаецкий. После Нордхаузена военные отчетливо осознали, что они теперь имеют в своем распоряжении и как это использовать… И в результате за три дня Европа получила пять новых атомных шрамов.
Первый удар пришелся по Генуе – Италия все-таки решила выступить против гитлеровцев и начала сосредоточение войск для броска к Маиланду, второй – по Демблинской крепости, так что немцы прорвались к самой Варшаве. Союзники ответили на это тремя ударами – по Киффхойзеру, Килю и Ла-Рошели. И было очень сомнительно, что на этом все закончится – начать атомную войну оказалось слишком просто, а вот закончить… Джинн вырвался из кувшина и, как всякий недовольный джинн, принялся за разрушение городов.
– Патрик был прав, – хмуро заметила Этне, глядя в иллюминатор. – Мы открыли ящик Пандоры. Знаете, Игорь, сейчас я действительно боюсь будущего. Не опасаюсь возможных проблем, не жду подвоха – боюсь.
– Я тоже, – согласился Хаецкий. – Мы-то с вами, в отличие от штабистов, сами видели, что это такое… Хотя мне ничуть не жаль тот же Нордхаузен. Что меня беспокоит – так это планы командования относительно нас. Почему-то мне кажется, что нас не посадят заниматься аналитикой в уютном кабинете.
– Ну вот, не даете бедной девушке даже помечтать… – настроение Этне явно улучшилось. – А вдруг чудо все-таки случится?
– Тогда будем радоваться, – ответил Хаецкий. – Ну а если дела пойдут по плохому пути, мы хотя бы разочарованы не будем.
Гудение двигателей убаюкивало, и Хаецкий сам не заметил, как задремал. Все-таки предыдущие дни были невероятно напряженными… Пять атомных ударов за три дня, каждый из которых едва ли не полностью менял обстановку на всех фронтах разом – огромная проблема для разведки, и дальше вряд ли будет лучше. А уж когда они вернутся в Архангельск… О сне можно будет забыть.
Проснулся Хаецкий уже над Финляндией, и чувствовал себя гораздо лучше. Этне с интересом разглядывала проплывающие внизу озера и, не оборачиваясь, бросила:
– Поешьте, я взяла для вас порцию.
– Спасибо.
Последовав совету и найдя, что кормят в «Эр Франс» весьма неплохо, Игорь достал блокнот и принялся перебирать свои записи. В том, что они понадобятся, он был почти уверен – вряд ли их так поспешно отозвали для чего-то, не связанного с переходами. В блокноте же было все, что он успел о них узнать – причем кое-что из этого было неизвестно даже ученым – пока, во всяком случае. И останется таковым недолго – ровно до того момента, когда ц него появится время отдать копию записок кому-нибудь из физиков.