Великий тес
Шрифт:
— Сегодня зайди! — настойчивей попросила Савина. — Нынче Савоськи дома нет. Не повздоришь!
Дочь свою Иван встретил в церкви. Окинув ее взглядом, чуть не всхлипнул: не успела еще войти телом в девичью пору, а голова уже покрыта по-бабьи, волосы заплетены в две косы, лицо в темных пятнах, плечи покосились, явно брюхата, но покрыта венцом.
Взглянул Иван на Меченку, беспечально певшую на клиросе. Отметил про себя, что та и правда не стареет: хоть за молодого отдавай.
Постояв рядом с дочерью, он мирно отошел в правое крыло, к мужчинам. Меченка обернулась с клироса. Глаза их встретились. Она одарила мужа мстительным и победным взглядом, запела громче, по обыкновению изгибалась змеей
Отстояв службу, Иван подхватил дочь под руку, вышел с ней на крыльцо. Оба положили поклоны на храмовую икону, не сговариваясь, пошли к дому Савоськи.
— А самого сегодня дома нет! — боязливо прощебетала Марфа.
Не понял Иван, то ли радуется тому дочь, то ли оправдывается. Опасаясь обидеть ее, он не выспрашивал, как вышла замуж и почему не дождалась благословения отца. Вдвоем они вошли в добротный посадский дом. Он был небеден.
Дочь просеменила в сени, вернулась с деревянным подносом, на нем — чарка с водкой, хлеб, квашеная капуста, оставшаяся с зимы. «Запаслив зя-тек!» — подумал Иван, перекрестился, выпил, поцеловал дочь, положил на блюдо выпоротые Савиной ефимки. Марфа смущенно поклонилась.
Клацнула дверь. По-хозяйски вошла в дом Пелагия. Уже по ее виду Иван понял, что она живет с молодыми.
— Мог бы и одарить дочь! — хмыкнула, не заметив денег на подносе.
— Тятька меня всегда баловал! — обидчиво вскрикнула Марфа. Показала матери деньги.
Меченка завистливо проворчала:
— Меня так не дарил!
— Не за что было! — прохрипел, не сдержался Иван и схватился за шапку. Зол был на Меченку, боялся переругаться с ней при дочери. А на душе клокотала обида. И понесли его ноги в кабак.
Он вошел, оглядел сидевших за столами. Ни выпить, ни поговорить было не с кем: все новые, молодые. Сел в углу. Поерзал по лавке. Опрокинул в рот чарку, встал, не промолвив ни слова, пошел к Савине. Больше никуда не хотелось идти.
Ласки и уговоры доброй вдовы подействовали: Иван смирился, стал вслух думать о старости, которая была на пороге. И тут, будто по-писаному, у него появилась возможность осесть на одном месте.
Воевода позвал сына боярского в съезжую избу, загадочно улыбаясь, усадил напротив. Его гладкое, круглое, выбритое лицо пламенело нездоровым румянцем со светло-серыми плешинами. Под редкими усами змеились пухлые, сочные губы. Он бросал на Ивана смешливые испытующие взгляды и потирал руки.
— Против Подкаменной Тунгуски, на притоках Дубчесе и Тунгулане бывал? — спросил, посмеиваясь.
— Как не быть? — пожал плечами Иван и подумал, что опять начались споры с мангазейскими казаками. — Горы там поперек реки. По эту сторону наше было, по ту, к полночи, их.
— Слободу на нашей стороне знаешь?
— Ворогову, что ли? — вскинул глаза Иван. — Как не знать!
— Пять лет стоит слобода, — непонятно чему посмеиваясь, проворковал воевода. — Основали ее промышленные люди Иван Ворогов и Григорий Цыпаня. Слободчик82 Ворогов тягло бросил, подался в бега из-за долгов. Гришка помер. Государев завод на всех слобожан дан, семена шлем каждый год, а прибыли с государевых десятин все нет. Нынче пашенные слобожане выбрали старостой Цыпаню Голубцова. Он приехал ко мне и просил безобо-рочной льготы на десять лет. Плакал, что слобода бедная, содержать приказчика, писаря, казаков нет мочи. Просит грамотного приказчика на свой хлеб. Я ему и говорю: есть у меня сын боярский, грамоту знает, без писаря обойдется, к тому же старый рубака, если понадобится, один твоих пашенных защитит. А места там тихие, сам знаешь. Разве промышленные люди расшалятся или мангазейцы станут задирать. Не служба —
— А что, — помолчав, согласился Иван. — Старость не за горами.
— Вот и служи мирно! — Кровь отхлынула с лица воеводы, поблек румянец на щеках, выдавая скрытую хворь. Он взглянул на Похабова пристально и добавил с каким-то намеком: — Коли ты сын боярский, то войди в государеву выгоду и в мою, воеводскую, тоже.
Перезимуешь по-царски! — добавил как о решенном. Принужденно хохотнул: — И вдову полюбовную с собой возьми. Там никто вас корить не будет. Попа в слободе нет.
Иван не стал оправдываться, кивнул, показывая, что готов послужить слободчиком.
Едва он вместе с воеводой вышел на крыльцо съезжей избы, со многими поклонами к ним подбежал улыбчивый пашенный с вислой сосулькой редкой бороды.
— Тамошний староста, Цыпаня Голубцов, — указал на него воевода.
Слобожанин в плохоньком зипунишке угодливо закивал Ивану, показывая, что готов служить ему по совести. А плутоватые глаза бегали то на него, то на воеводу. И показалось Похабову, что оба они, воевода и староста, поглядывают друг на друга, будто в сговоре между собой.
Служба в слободе считалась у казаков самой легкой. Государева жалованья за нее не давали. Приказчик жил на содержании вольных пашенных людей, надзирал за порядком запашки государевой земли, посева, жатвы и сушки государева зерна. Беломестные казаки, если они были, тем лишь и отличались от слобожан, что не запахивали государевой десятины, а только свою землю.
Со светлой печалью под сердцем Иван вернулся в дом Филиппа Михалева. В нем было тихо и пусто.
— Ну вот! — грустно улыбнулся Савине. — Дети выросли, мы постарели! Поплывешь со мной за триста верст? Будем жить без разлук. Глядишь, в покое и в сытости встретим старость.
Савина навестила сына на заимке Тереха, простилась с Капитолиной и соседями. Иван с Цыпаней просмолили барку в пять саженей длиной, загрузили ее рожью для озимого посева. Похабов снес в барку немногое нажитое добро да зимнюю одежду. С тремя казаками, отправленными на Сым, они поплыли к Вороговой слободе в полуночную сторону. Она была самой северной из пашенных деревень и заимок Енисейской волости.
Плыли с самого рассвета до сумерек пять дней. Ночевали у костров. Иван поглядывал на пламеневшие угли и все посмеивался над собой, над бывшими молодыми и смутными помыслами.
В не огороженном тыном поселении из четырех домов была поставлена часовня. Ей подчинялись четыре небольших деревеньки, где в один двор, где в два.
К приезду приказчика приказная изба была натоплена и вычищена. В ней пахло дымом и мышами. Завидев барку на воде и Цыпаню Голубцова, к прибывшим выбежали приветливые пашенные слобожане. Они перетаскали семенную рожь в амбар, а пожитки приказчика — в избу, стали ласково, христа ради, зазывать к себе подкрепиться с дороги.
Всех их властно осадил староста:
— Дайте людям отдохнуть! Путь был не близок. А обед мы им пришлем.
Прошел день и другой. Иван верхом на коне объехал деревни и поля. На бедный, как говорил воевода, здешний пашенный народ никак не походил, хотя при приказчике все только и говорили о скудости земли. «Кабы не тайга-матушка, — жаловались, — с голоду бы перемерли».
Иван осмотрел государевы поля. Приметил, что против одной государевой десятины слобожане запахивали по семь-восемь своей вместо пяти положенных законом. Под покосы землю никто не мерил: косили кому сколько надобно, при каждом дворе, на ручьях, стояли мутовчатые маленькие мельницы, налогов с них не платили. Высматривая все это, стал замечать Иван, что староста сердится, неохотно отвечает на его вопросы и все толкует: