Велнесс
Шрифт:
– Расскажи про первую самую любимую вещь, – говорит она.
Потом:
– И про какой-нибудь случай, когда над тобой смеялись на публике.
И:
– Когда ты в последний раз плакал на глазах у другого человека?
И так далее:
– Расскажи про самый страшный момент в твоей жизни.
– Есть ли у тебя предчувствие, как ты умрешь?
– Если бы ты умер сегодня, о чем бы ты больше всего жалел?
– Опиши, что тебя больше всего привлекает в моей внешности.
В конце концов они забудут, что именно отвечали друг другу на эти вопросы, но никогда не забудут куда более важную вещь: они отвечали. Каждому хотелось говорить, говорить, говорить, и это разительно отличалось от настороженности, которую они обычно испытывали при знакомстве с новыми людьми. И сейчас, сидя вдвоем в кафе, они видят в этом знак. Это любовь,
«Орбис» вот-вот закроется, уже, наверное, половина четвертого или четыре утра, они оба взбудоражены, взвинчены, насквозь пропитаны кофеином, и Элизабет задает последний вопрос:
– Ты веришь в любовь с первого взгляда?
И Джек, ни секунды не колеблясь, решительно отвечает:
– Да.
– Ты говоришь очень уверенно.
– Иногда ты просто сразу это понимаешь.
– Но как?
– Чувствуешь вот здесь, – говорит он, прикладывая ладонь к груди. – Это же очевидно.
Такой жест и такой посыл вызвали бы у нее желание сбежать, если бы это сказал не Джек. Любой другой парень разозлил бы ее самим предположением, что она может клюнуть на такой дешевый трюк. Но в устах Джека это не похоже на дешевый трюк. Его мягкие глаза серьезно смотрят из-под длинной взъерошенной челки.
– А ты? – говорит он. – Любовь с первого взгляда. Что думаешь?
Тогда она улыбается, вместо ответа тянет его из «Урбус Орбис» обратно на холод, и вот они, крепко прижавшись друг к другу, чтобы не замерзнуть, возвращаются к себе. Останавливаются в начале переулка, разделяющего их дома – два ветхих здания, которые сейчас в процессе реконструкции, – смотрят друг на друга, глаза в глаза, и он нервничает и молчит, не зная, что делать дальше, и поэтому она говорит: «Как насчет?» – и ведет его к себе в квартиру, где он и проводит эту ночь, переплетясь с ней в маленькой кровати, и следующую ночь, и еще одну, и бесчисленные ночи до самого конца года, и многие-многие зимы, и все совершенно невообразимое время, которое у них впереди.
Две мастер-спальни
НАВЕРНОЕ, именно частое употребление оборота «на всю жизнь» придавало этим встречам такой напряженный характер. «Это ваш дом на всю жизнь» – фраза, к которой прибегают строители, дизайнеры, архитекторы и агенты по недвижимости всякий раз, когда предлагают вам что-нибудь слишком дорогое. Намек ясен: если это дом, в котором вам предстоит умереть, пожалуй, надо бы на него раскошелиться. Пожалуй, надо бы купить мраморную плитку, а не дешевую керамическую. Пожалуй, надо бы выбрать настоящую амбарную древесину, а не искусственно состаренные на заводе панели. Пожалуй, надо бы заказать дверцы для этого шкафа не из примитивной МДФ, а из экзотического материала премиум-класса, например из бразильского ореха.
Само собой разумеется, что за эти материалы все заинтересованные стороны получают комиссионные и откаты, и поэтому у них есть серьезные стимулы для увеличения продаж.
Для Джека и Элизабет домом на всю жизнь должна была стать квартира с тремя спальнями в северном пригороде Парк-Шора, в здании, которое после завершения ремонтных работ будет названо «Судоверфь» в честь первоначального владельца – давно прекратившей свое существование судостроительной компании. Сейчас «Судоверфь» претерпевала полномасштабную реконструкцию – когда Джек приезжал туда в последний раз, от здания не осталось ничего, кроме железного каркаса. Сейчас их будущая квартира была в буквальном смысле слова воздухом – просто прямоугольником в небе, на высоте шестого этажа, – хотя этот кусочек неба был тщательно размечен и описан в документах на оформление ипотеки, заполнение которых заняло немало утомительных часов. Джек и Элизабет, снимавшие жилье всю свою сознательную жизнь, наконец-то становились домовладельцами, наконец-то «пускали корни», как выразился ипотечный брокер, что вызвало у Джека молчаливое негодование: спасибо, конечно, только они с Элизабет познакомились в 1993 году, а сейчас 2014-й, и двадцать с лишним лет жизни в Чикаго, по его мнению, означают, что их корни ушли уже довольно глубоко.
Они целый день читали, ставили свои инициалы, подписывали и заверяли у нотариуса заявление на оформление ипотеки, после чего его наконец одобрили, и они отпраздновали это событие, стоя за строительным ограждением и поднимая тосты за будущую
– Мы будем жить вот здесь, – сказал он, указывая на пустоту, которую предстояло занять их квартире, и добавляя в свой тон благоговейного восторга, чтобы придать моменту торжественность. – Здесь будет расти Тоби.
Элизабет прищурилась и нахмурила лоб.
– Я думала, там, – сказала она, указывая на совершенно другую точку в небе.
– Серьезно? Я абсолютно уверен, что тут.
Это было первое из их многочисленных разногласий. Оказалось, что при продумывании дизайна квартиры с нуля возникает бесчисленное количество непредвиденных вопросов, и Джек сам удивился тому, насколько они его волнуют. Например, Элизабет захотела отказаться от шкафчиков на кухне в пользу открытых полок, и Джек счел это абсолютно неприемлемым, хотя раньше вообще ни разу не задумывался о кухонной мебели.
– Открытые полки? – в ужасе переспросил он.
– Да!
– Ты хочешь, чтобы наши вещи, – он неопределенно помахал руками в воздухе, – были на виду?
– Это будет красиво.
– Это будет позорище!
– Нет, вот посмотри.
Элизабет достала ноутбук и показала ему фотографию такой кухни. Она собирала, систематизировала и объединяла в папки сотни картинок, а также добавляла в закладки десятки сайтов и создавала плейлисты на «Ютубе» – типичная Элизабет, исследующая предмет со всех возможных ракурсов. На фотографии, которую она показывала Джеку, была кухня с полками из темного ореха, где со вкусом расставили белые тарелки, белые пиалы и белые кофейные кружки, перемежая их маленькими причудливыми предметами декора. Все либо белое, либо в древесных оттенках, вся посуда из одного сервиза, ни на одной поверхности нет жирных разводов, большая фермерская мойка чистая и пустая, в поле зрения нет никакой техники – ни тостера, ни микроволновки, ни кофеварки. Это кухня как будто предназначалась скорее для рефлексии и медитации, чем для приготовления пищи.
– Видишь? – сказала Элизабет. – Разве это не красиво?
Джек кивнул.
– Ну да, миленько, – отозвался он, пытаясь быть дипломатичным. – Но я подозреваю, что это скорее заслуга бюджета в миллион долларов, чем открытых полок.
Они сидели за столом в своей маленькой захламленной кухне в Уикер-парке; их самая обычная раковина, вся в пятнах от воды, была полна грязной посуды, возиться с которой ни Джек, ни Элизабет не любили, холодильник был заляпан отпечатками пальцев восьмилетнего ребенка, регулярно забывавшего вымыть руки после еды или игр, под тостером скопилось уже с четверть стакана горелых хлебных крошек, некогда прозрачные стеклянные стенки кофеварки подернулись практически несмываемым налетом, а микроволновка изнутри была покрыта засохшей красной коркой, свидетельствующей о том, что в ее недрах многократно взрывались томатные соусы. Разница между их образом жизни и образом жизни людей с открытыми полками была колоссальной.
– Дай-ка я проведу краткую демонстрацию, – сказал Джек, встал и подошел к навесному шкафчику, где они хранили все пластиковые тарелки, ножи, вилки и детские кружки-непроливайки, накопившиеся за годы, пока Тоби был маленьким, а также совершенно безумную коллекцию пластиковых контейнеров самых разных размеров (некоторые даже с крышками); все они были так плотно втиснуты в шкафчик, что стоило открыть дверцу, как один из больших контейнеров вывалился и с гулким стуком ударился о столешницу, на что Джек и рассчитывал. За ним последовал каскад из остальной посуды: гора утратила свою структурную целостность, развалилась, и контейнеры один за другим попадали на пол, так что демонстрация в итоге оказалась куда эффектнее, чем Джек предполагал.