Вельяминовы. За горизонт. Книга 3
Шрифт:
– Папа испек коврижку… – она укрылась в надежном объятье матери, – сейчас съешь кусочек и пойдешь спать… – девочка поерзала:
– Пони, мама, дай пони… – под елкой стояла игрушечная лошадка. Глаза закрывались, ласковый голос напевал в ее ухо:
– Hush-a-bye, don’t you cry
Go to sleep, my little baby
When you wake, you shall have
All the pretty little horses…
Света встряхнула головой:
– После войны мои родители служили в Берлине, мы ставили новогоднюю елку. Новогоднюю, а не рождественскую… – перед глазами крутились блестящие гирлянды, рассыпался бисер, яркими
– Я хорошо сделала секрет, – довольно подумала она, – никто его не найдет… – на коре дерева вырезали сердце со стрелой Она читала четкие буквы:
– Петя + Сара, 1953 год… – мелкий дождь поливал растрепанные страницы блокнота, в обложке пурпурной замши, расплывались чернила, грязь покрывала бумагу:
– Петя + Сара, 1953 год…
Солнце заиграло в рыжих волосах, мальчик ухмыльнулся:
– Когда я отыщу секрет, мы встретимся, Сара! Приезжай, я буду ждать… – лаяла собака, гудел мотор лодки. Затылок Светы разломило резкой болью:
– Может быть, сказать Скорпиону о мальчике… – она оборвала себя:
– Зачем? Сны скоро уйдут, мигрени тоже закончатся… – Света встрепенулась от наставительного голоса Скорпиона:
– Ушел, потому, что у него были дела, а вовсе не из-за тебя, но постель надо заправлять по-другому. На обратном пути я тебя научу, как…
Группа ждала Скорпиона и Странницу на заправке у западного выезда из города. В Луанде они садились на советский сухогруз, возвращающийся через Гавр и Киль в Ленинград:
– Я бы тоже с большим удовольствием поехал домой, а не к Пиявке, – мрачно подумал Саша, – но работа есть работа, надо выполнять долг перед Родиной… – бросив торбочку, Странница намотала на палец кудрявую прядь. Оглянувшись, девушка понизила голос:
– Но как же Лумумба… – Саша подхватил саквояж и рюкзак:
– Ты все видела. Его пытали и расстреляли. Скажи спасибо, что Даллес не заинтересовался чернокожей уборщицей, иначе ты бы сейчас сидела в подвале на допросе ЦРУ… – Саша повел рукой в сторону окна. Странница закусила пухлую губу:
– Я никогда бы не предала товарищей, – горячо сказала девушка, – я была бы стойкой, как молодогвардейцы… – Саша закатил серые глаза:
– Не девица, а передача «Пионерская зорька». Неудивительно, что Дракон от нее сбежал. Она и в постели, наверняка, ограничилась обязательной программой. Пиявка хотя бы девушка с воображением… – он холодно заметил:
– Все так говорят, но пока нам не тягаться с Даллесом или Гувером… – заперев дверь, он подогнал Странницу: «Пошли».
В голой комнатке на беленой стене висел потрепанный французский триколор. В центре флага вились потускневшие буквы: «Legio Patria Nostra. Honneur et Fidelite». Жаркий ветер нес в зарешеченное окошечко пыль с утоптанного плаца, обрывки хрипловатых команд. C черно-белой фотографии военных лет, строго смотрел нынешний президент Пятой Республики, Шарль де Голль, в генеральской форме и каскетке.
Сержант Иностранного Легиона разглядывал большие руки парня, сидящего перед ним. Юноша сцепил загрубевшие пальцы с каемкой грязи под ногтями. На кисти, рядом с заживающей язвой, виднелась старая татуировка:
– Русская буква, – в наколках
Пятнадцать лет назад, после окончания войны, в Легион ринулись русские, оказавшиеся во Франции:
– Все без разбора, – усмехнулся сержант, – бывшие бойцы Сопротивления, бывшие власовцы. Никто не хотел возвращаться домой, прямой дорогой в сталинские лагеря… – в Легионе не интересовались происхождением новых рекрутов, однако между собой русские все равно говорили на родном языке:
– Они не спрашивали, что делал собеседник на войне, – вспомнил сержант, – как говорится, меньше знаешь, лучше спишь. Они давно получили гражданство, стали французами… – парень, появившийся ранним утром у ворот местной базы Легиона, на окраине Элизабетвилля, носил потрепанный гражданский костюм. Документов у него при себе не имелось:
– Нам и не нужны документы… – сержант перевел взгляд на угрюмое лицо рекрута, – он выглядит взрослым, но ему едва за двадцать лет… – никакого рюкзака, чемодана или вещевого мешка у парня тоже не было:
– Он, кажется, приехал сюда на местном автобусе, с неграми, курицами и козами… – решил сержант.
Виллем поймал попутку на повороте шоссе, ведущем от аэропорта. Ранним утром он простился с Маргаритой на заросшей травой кромке растрескавшейся взлетной полосы:
– Я тебе напишу, – пообещал Виллем, – не бойся, со мной все будет в порядке. Джо, наверное, на карьере. Я тоже туда поеду, когда тебя провожу… – незаметно для Маргариты, он скрестил за спиной пальцы. Врать кузине было низко, но признаваться в своих истинных намерениях Виллем тоже не хотел. Он исподлобья взглянул на портрет де Голля:
– Мы с покойным дядей Мишелей обедали в его резиденции два года назад, когда он только стал президентом. Ладно, – Виллем почти развеселился, – это к делу не относится… – прошение об увольнении из вооруженных сил он нацарапал вчера, в душном зале городского почтамта. Лизнув напечатанные на плохой бумаге марки, Виллем стукнул крышкой почтового ящика:
– Нечего больше вспоминать о бельгийской армии. Меня ждет Иностранный Легион… – он хотел пока затаиться:
– Джо я написал, попросил за меня не волноваться… – он вспомнил колючий огонек в голубых глазах кузины:
– Когда я упомянул о Джо, она словно ощетинилась. Должно быть, у них что-то случилось, но это не мое дело… – в письмо кузену он вложил заявление об увольнении из De Beers:
– Пока не сообщай никому, что я покинул компанию, – объяснил Виллем, – я хочу заняться приватным бизнесом… – осмотревшись в Легионе, барон собирался найти десяток надежных ребят:
– Мы дезертируем, начнем собственную карьеру… – Виллему было противно думать о ЦРУ, французской или британской разведках:
– Тетя Марта или бабушка Анна не такие, как мерзавец Даллес, но ноги моей больше не будет в официальных учреждениях. Серая дорога тоже отлично оплачивается. Я офицер, у меня за плечами военная академия, в Легионе хорошо обучают рекрутов. Люди с опытом, такие, как я, с голода не умрут, а Даллес еще пожалеет, что на свет родился. Я хотя бы искуплю свою вину, то есть попытаюсь… – он вытер ладонью заросшие светлой щетиной щеки. Перед его носом оказалась пачка «Голуаз» и лист бумаги: