Венец рабов
Шрифт:
Глаза у Виктора расширились до предела. Голова его была полуотвёрнута, словно он пытался не глазеть, но… не мог отвести глаз, заживших своей жизнью.
Тем не менее, он попытался пошутить:
– Полагаю, сопротивление будет бесполезно, а? Как я могу не дать тебе мной овладеть?
Танди чувствовала себя так, словно её заполняет магма; ей наконец удалось избавиться от ботинок и остатков одежды. Её смех был ещё более хриплым и гортанным.
– Так уж вышло, Виктор, что мои намерения прямо противоположны.
Она была полностью обнажена. Два шага и она подхватила его из кресла на руки, как
– Прости инверсию ролей, - выдохнула она, протягивая к нему руки. Помогать ему освободиться от одежды нужды не было, поскольку Виктор уже делал это почти так же быстро, как могла бы делать она.
– Тебе никогда не приходило в голову, что женщина-штангистка может от этого устать?
– прошептала она, лаская и целуя его. Он разделся всего за несколько секунд. Тело его было твёрдым и мускулистым. Не настолько твёрдым как её, в любой другой момент кроме этого. Но в данную секунду, наконец-то, она чувствовала себя совсем мягкой; больше чем ей удавалось почувствовать себя так за всю жизнь. Она купалась в этом ощущении мягкости и открытости.
Рука её скользнула вниз и обнаружила, к восхищению Танди, что тело Виктора в каждой его части было полной противоположностью.
– О, Боже, да, - прошептала она.
– Просто возьми меня.
Глава 31
К тому времени как Оверстейген ушёл, лицо Руфи стало измученным и осунувшимся. Посторонний человек, не знавший принцессу настолько хорошо как Берри, мог бы предположить, что горечь порождена категоричным отказом Оверстейгена согласиться с предложениями Руфи.
Однако Берри действительно прекрасно знала свою подругу - и ничуть не удивилась, когда та разрыдалась, стоило только двери закрыться за уходящим капитаном. Дю Гавел явно был поражён, но Берри чего-то такого ожидала.
Руфь относилась к тем людям, первой реакцией которых в любой ситуации было действие, именно то действие, которое было необходимо немедленно. В сложной ситуации это было ценное качество - Берри и сама им обладала, хотя и не в такой высокой степени как Руфь, - однако в конечном итоге оно обходилось дорого, поскольку решительные немедленные действия слишком часто требовали забыть об эмоциях. Человек способен это сделать… на какое-то время. Но не навсегда. В конечном итоге цену решительности следовало заплатить, и цена эта могла оказаться высока. Особенно для человека вроде Руфи, не обладающей способностью Берри к самоанализу.
Берри крепко обняла принцессу.
– Всё хорошо, Руфь.
– Нет, не хорошо, - Руфь всхлипывала.
– Я чувствую себя такой предательницей.
Слово "предательница", похоже, прорвало плотину. Руфь разрыдалась навзрыд и обхватила Берри, плотно, почти отчаянно к ней прижавшись.
Берри краем глаза увидела лицо Дю Гавела. Выражение лица профессора сначала изменилось от удивления к пониманию - "ну, конечно же; запоздавшая реакция на зрелище кошмарной бойни", - а затем снова сменилось удивлением и непониманием:
"Предательницей"? Что она такое несёт?"
Берри слегка разозлилась на Дю Гавела, но не слишком. Честно говоря, Руфь отличалась
Ну… может быть, за исключением ещё одного человека. Теперь, после того как их дружба стала такой близкой, Берри знала многое о жизни Руфи. И об истории её семьи.
– Твоя мама поступила бы точно так же, - прошептала она, - Не думай, что она не сделала бы этого, Руфь.
Принцесса продолжала всхлипывать.
– Мне нравился Ахмед Григгс, - выдавила она.
– Сразу… сразу… после того как он сумел преодолеть свою чопорность. И… и…
Следующие слова вырвались практически воплем:
– И я по-настоящему любила Лауру и Кристину! Не могу поверить, что их больше нет!
Берри и самой очень нравились сержанты Хофшульте и Буланчик. Лейтенант Григгс казался Берри слишком твердокаменным для того, чтобы испытывать к нему тёплые чувства, хотя она ничуть не сомневалась в его преданности долгу. Однако у Кристины Буланчик был дружелюбный характер - как и у Лауры Хофшульте, у которой вдобавок имелось и чувство юмора, столь же живое и острое как и её рефлексы, позволившие ей драться до конца, после того как она позаботилась о безопасности Руфи.
Воспоминания самой Берри о яростной и беспощадной перестрелке состояли в основном из ощущений странного замешательства и внезапного ужаса. Однако она твёрдо знала, что всегда будет помнить последние секунды жизни Лауры Хофшульте, которые она наблюдала, скорчившись под игорным столом.
Сначала, вид опустившейся на одно колено Хофшульте, что-то неуловимое в её позе, ясно говорящее, что выстрелы её пульсера находят свои цели. Затем её падение и страшный вид безжизненно глядящих на Берри глаз рухнувшей на пол Лауры - и валящийся рядом с её телом последний из врагов.
– Этот ублюдок, - наполовину прошипела, наполовину всхлипнула Руфь, - Этот долбаный вонючий убийца. Не могу поверить, что я… и я даже ни мгновения не колебалась!
По выражению лица Дю Гавела было очевидно, что он совершенно ничего не может понять. Берри удивилась, как такой умный человек может оказаться настолько непонятливым.
Однако удивление это долго не продлилось. У Берри имелись личные впечатления о жизни в качестве парии и изгоя Вселенной. Такое существование неизбежно имело для человека определённые последствия, в том числе прививало ему очень упрощённый моральный кодекс и крайне слабую приверженность "нежным чувствам".
– Он не "убийца", Руфь, - тихо произнесла она.
– Это и несправедливо, и неточно, и ты ничуть не хуже меня это знаешь.
– Он мог их остановить! Паршивый ублюдок!
Берри не ответила ничего. Во-первых, возразить было нечего - Каша мог предотвратить эти кошмарные смерти. Во всяком случае, большую их часть. Его предупреждения могло быть вполне достаточно для предотвращения потерь среди королевских гвардейцев.
Однако в основном Берри промолчала потому, что знала - Руфь на самом деле расстроена не из-за этого. Действительно, принцесса оплакивала погибших и была охвачена гневом на человека, который позволил им погибнуть. Однако сокрушило её совсем не это. А то, что она после этого без всяких колебаний сделалась союзником Каша.