Венера (Богини, или Три романа герцогини Асси - 3)
Шрифт:
И он бросил взгляд финансисту.
– Герцогиня, - пролепетал Рущук, багровея, - вы знаете сами, что я хорошо управлял вашим имуществом... Возможно, что я извлек из этого пользу для себя, я не отрицаю. Но несомненно, что никто другой, даже самый непокладистый герой добродетели, не мог бы доставить вам таких сумм, как я!
– Потому что никто не обладает такой ловкостью, - пояснил Тамбурини.
– Поэтому, - продолжал Рущук, - ваша светлость, поверите мне, если я скажу вам: самое лучшее будет, если вы завещаете все церкви. Мне это безразлично,
– Церкви?
– изумленно сказала она.
– Ну, да, почему бы и не церкви?
– Уже ради вечного спасения, - сказал финансист.
– И еще из других соображений.
– Будущая жизнь, дочь моя, крайне важная вещь!
– громогласно возвестил викарий.
– С меня довольно было и настоящей, - просто сказала герцогиня.
– И я относилась к ней серьезно.
– Мы, христиане, придаем значение только вечности, - с убеждением заявил Рущук.
– Эта жизнь исполняет слишком мало наших желаний.
И его неутоленное желание мутно вспыхнуло в его взоре.
– Вы, христиане, так мало умеете использовать этот короткий промежуток времени, - сказала герцогиня, и ее замечание глубоко удивило ее, - и вы берете на себя смелость заполнить своей особой вечность.
– В этой философии вы горько раскаетесь, милая дочь!
– грозно вскричал викарий.
– Вместо того, чтобы ухудшать свое дело дешевым кощунством, сделайте лучше, как вам советуют, завещание в пользу святой церкви. Тогда у вас будет что привести в свое оправдание. Вам это понадобится в ближайший же момент - в том месте, куда вы идете.
– Там - я знаю, чем я похвалюсь там. Я скажу, что велела своему егерю вывести вас, монсеньер. И кто знает, может быть, я и в самом деле сделаю это.
Властная осанка Тамбурини исчезла. Он что-то скромно пробормотал. Рущук пролепетал, неприятно пораженный:
– Вы строги, герцогиня, я больше не решаюсь...
– Решайтесь, - сказала она, странно улыбаясь.
Он откинулся назад. Его стул двигался взад и вперед, так сильно тряслось его тело. Он хотел ее; с ужасом перед смертью, разжигаемый ее невидимым присутствием, он желал ее даже на этом ложе. Он будет единственным, которого у ее гроба будет гнести непоправимое сожаление. А она умирает!
Она полулежала в кресле, вся светлая, с лицом, окаймленным темными волнами волос. Брови резко выделялись на впалых висках, глаза были окружены морщинками, по обе стороны носа лежала глубокая тень, а над узкой, прозрачной переносицей скользил почти горизонтально ее взгляд, усталый, почти погасший.
Тем не менее он смирял ее обоих собеседников. Они ненавидели ее за это, но они и теперь не добились права жалеть ее. У нее оставалась красота погасающего света. Косой луч солнца бросал красное пятно под левую сторону ее носа. Подбородок загибался кверху, мягкий и полный - последнее искушение. Зубы блестели, влажные и белые. За ее покрытым бледно-фиолетовой тенью телом и матово-белым платьем на сверкающем желтом шелке стены выделялась красновато-желтая
Но разговор утомил ее. Она чувствовала, как снова сжимается сердечный мускул. Кончики ее пальцев горели от холода. Она позвонила и приказала закутать себе колени одеялом.
* * *
Тамбурини не понимал, зачем ему позволять этой умирающей запугивать себя.
– Ваша светлость, имеете какие-нибудь возражения мирского характера? спросил он.
– У вас нет семьи, никого, кому вы могли бы хотеть оставить все это количество миллионов... Столько денег!
– сказал он, надув щеки.
Она подумала. Нино? Богатство слишком рано разрушило бы его. Маленькая Линда? Что нужно ей, тихо и холодно покоящейся в самой себе! Кто же?
Она ответила:
– Я не имею ничего против - и ничего за.
– Если вы не отдадите вашего имущества церкви, - заметил викарий, - то все перейдет к далматскому государству.
– Да, тогда все получим мы, - подтвердил Рущук.
– Ваша светлость, видите, как бескорыстно я вам советую. Только ради спасения вашей души.
– А не потому, что вы представитель финансовых интересов святой церкви? Крупнейший банкир христианского мира?
– Ваша светлость, ошибаетесь во мне. Я не думаю о таких мелочных выгодах. Не станем ли мы на мирскую точку зрения? В таком случае я сужу, как государственный человек, и нахожу, что - как бы выразиться - свободная жизнь вашей светлости требует искупления перед обществом. Доверие к существующему общественному порядку потерпело бы значительное потрясение, если бы дама в необыкновенном положении вашей светлости, титулованная и необыкновенно богатая, по крайней мере в виду смерти, не сделала благонамеренного употребления из своих больших средств.
Он говорил очень быстро, робко опустив губы к свисающему жиру своей шеи, слабо размахивая руками. Тем решительнее декламировал Тамбурини.
– Все - обстоятельства, так же, как божественные и человеческие обязанности, и не на последнем плане собственная выгода, - все склоняет вашу светлость к тому, чтобы завещать свое имущество святой матери-церкви. Я распорядился вызвать сюда нотариуса. Позвать его?
– Церкви или государству, - повторила она.
– Они мне одинаково симпатичны.
– Что, если я вместо этого...
Она оперлась щекой о ладонь руки. Полузакрыв глаза, она из золотистой глубины всей своей неумирающей любви глядела на обоих апокалипсических зверей, которых вызвал перед ней ее последний час.
– Если я сделаю три больших завещания? Одно в пользу борцов за свободу среди всех народов и в пользу тех немногих среди народов, которые освобождают свой дух. Второе в пользу произведений искусства, похожих на необузданные сны, тех, о которых буржуа не может знать ничего - словом, произведений искусства. Третье в пользу чудесных островов наслаждения, где люди, без горя и почти без желания, могут забыть, что существует государство, церковь и человечество, которое страдает.