Венский бал
Шрифт:
– Как? Зачем?
– Мы устраиваем масштабное мероприятие для бывших соотечественников со всего мира, прежде всего – из США и Англии.
– И он согласился?
– Насколько мне известно, да. Гертруд, господин Фрэйзер дал согласие?
Из-за спины министра появилась черноволосая женщина с короткой стрижкой. Она улыбнулась и подала мне руку.
– Вы хотите знать, что он ответил? Нет, лучше не стану пересказывать. Но он приедет.
– А плохая новость? – спросил я министра.
Тот изящным жестом пригласил меня в кабинет.
– Давайте обсудим это за закрытыми дверями.
На кушетке и в кресле сидели директор Театрального общества и директор
Гертруд принесла кофе.
– Плохая новость, – начал министр, – звучит весьма просто: я не могу этого сделать. Как бы ни привлекало меня ваше предложение. Надеюсь, мы правильно поймем друг друга. Политика в области средств массовой информации – дело щекотливое. В прошлом тут наломали немало дров. Я думаю, вам не надо рассказывать про наши газеты. А государственная Опера – не просто оперный театр. Это – национальный символ. Если я отстраню Общественное, так сказать, официальное телевидение от бала в Опере, разразится правительственный кризис.
– Так объявите просто-напросто конкурс, – предложил я.
Директор Оперы упавшим голосом вякнул:
– Это и я предлагал.
Министр сделал примирительный жест, который никак не вязался с его непреклонным тоном, и сказал:
– Это не может быть предметом дискуссии, даже гипотетически. Иначе завтра на меня навалится половина парламента. Тут не поздоровится ни вашему проекту, который, как я уже сказал, привлекает меня, ни мне, грешному. Все поднимут хай: «Как можно разбазаривать фамильное серебро?»
– Хорошо, – сказал я, – в таком случае мы начнем переговоры с Прагой.
При этих словах лицо директора Оперы передернулось, как от пощечины.
– Господи, – забормотал он. – Час от часу не легче.
– С Прагой? – спросил министр.
– Да, с Прагой. Она уж не упустит шанса стать столицей Центральной Европы. И в силу своего географического положения столь же привлекательна, как и Вена.
Министр сидел молча и потирал рукой подбородок. Затем выпрямился, положив ладони на колени.
– Мне кажется, вы уже вели переговоры с Прагой.
– Не я, а Мишель Ребуассон – мой шеф. С Прагой у нас никаких проблем.
– Дайте мне два дня. Я поговорю с бундесканцлером.
В коридоре меня догнала Гертруд.
– Постойте, господин Фрэйзер. Я должна вам кое-что показать.
Она передала мне письмо отца. Он благодарил за приглашение, которое, по его словам, охотно получил бы сорок девять лет назад. А если и принимает его теперь, то лишь потому, что хотел бы повидать сына, которого не смог удержать от переезда в Вену. Отца задело предложение вручить ему австрийский паспорт.
Особенно красивым показался мне последний абзац: «Поскольку коллекционирование паспортов не является моим хобби, и я к тому же имею паспорт, до сих пор не служивший помехой для удовлетворения моей тяги к дальним странствиям, позволю себе не воспользоваться Вашим великодушным предложением. Однако мне известно, что в Вашей стране довольно людей, для которых получение подобного документа равнозначно второму рождению. Такому изгнаннику былых времен, как я, коего Вы ныне готовы, к счастью, признать ровней, Вы сделали бы большое одолжение, если бы переадресовали обещанный мне документ одному из теперешних изгнанников, оказавшихся в Вашей стране».
Через день мне позвонил пресс-атташе министра. Он говорил со мной так сухо, будто имел на меня зуб, мол, ЕТВ навлекло беды на голову его шефа. Краткое изложение принятых
Однако без рекламы, конечно, не обошлось. Но это была наша самореклама, ненавязчиво мелькавшая на оборудовании и одежде. Каждый микрофон, каждая камера, каждый репортер были отмечены фирменным знаком. Первоначально речь шла об одном часе эфирного времени. В Париже явно не было уверенности, на ту ли лошадку делается ставка. Возможно даже, кто-то был против. Проект, связанный с балом в Опере, в узком кругу руководства рассматривался как своего рода пробный забег: в договоре было особо подчеркнуто, что имеется в виду лишь предстоящий бал, хотя это не исключало продолжения подобных телешоу в последующие годы. Путем целенаправленно распространяемых в подготовительный период слухов об ожидаемых гостях удалось достичь неожиданно высокого пиаровского эффекта. Вскоре стали ориентироваться на два с половиной часа трансляции. В начале декабря было решено увеличить время до четырех часов, чтобы установить терпимый для европейского зрителя баланс прямой передачи и рекламных блоков.
Но этому, к сожалению, предшествовало кое-что другое, чему я сопротивлялся до последнего. Свою задачу, связанную с балом, я считал выполненной, как только удалось пробить договор. Это было заблуждением. Мишель Ребуассон настаивал на том, чтобы я взял на себя руководство передачей. Я же вспоминал слова матери: «В конце концов ты окажешься в отделе рекламы».
В письме Мишелю я объяснил, почему вынужден отказаться от своего участия в трансляции бала. Мне надо, мол, готовить новый югославский репортаж и в срочном порядке осваивать тему Кавказа, где возобновилась уже подзабытая война. Большой кавказский репортаж принесет ЕТВ тысячу очков. Затем я напомнил, что, согласно контракту, я отвечаю за политическую информацию о странах Восточной Европы, а не за светскую дребедень в Вене.
Ответ пришел уже через несколько дней заказным письмом. Мне было указано на то обстоятельство, что ЕТВ рассматривает Венский бал как выдающееся событие всеевропейского масштаба. А на меня выбор пал не столько из-за признания моего профессионального мастерства, сколько потому, что только я могу наилучшим образом поставлять из Восточной Европы репортажи вживую. Письмо заканчивалось директивой: «Пригласите в Вену всех президентов и премьер-министров восточноевропейских стран. Бал в Опере должен стать ежегодно проводимым "Венским конгрессом". Таково Ваше служебное задание».
Я скомкал письмо и запустил им в стену. Потом взялся за дело. Неожиданную поддержку мне оказала бундесканцелярия. Пресс-атташе вскоре начал звонить каждый день, интересуясь, кто из политиков принял приглашение. Он и сам рассылал пригласительные письма и начал составлять протокол касательно гостей, размещаемых в ложах. Всякий значительный политик в ночные часы, то есть за время бала, должен нанести неофициальный визит бундесканцлеру. Бундесканцлер пожелал выступить в роли хозяина. Это привело к трениям с бундеспрезидентом, который чувствовал себя истинным главой государства. Его пресс-атташе докучал мне пересмотром и корректировкой протокола, составленного в департаменте бундесканцлера. В конце концов я взбеленился и заявил обоим господам, что отныне буду иметь дело только с окончательно составленным протоколом. Это, однако, вовсе не отвадило их от общения со мной, во всяком случае не помешало им давать мне ценные советы на ужинах и банкетных тусовках.