Вензель твой в сердце моем...
Шрифт:
— Потерпи. Еще немного.
Хриплый шепот срывается с губ. Не узнаю свой голос. Хватаю тебя за руки и пытаюсь поднять. ММ городит какую-то чушь о том, что я должна оставить тебя, но мне плевать. Ты почему-то очень тяжелый, не думала, что в таком худющем парне может быть веса больше, чем в диване, который ты вчера помог мне затащить в мою комнату. Диван классный, кстати. Только пружина вечно колется.
Закидываю твои руки себе на плечи со спины, кое-как притягиваю тебя к себе. Теперь и моей спине жарко — алый дождь и твое тепло меня согревают. Начинаю двигаться к окну, и плевать, что это третий этаж. Колени, затянутые в джинсы, стесываются до крови. И такое бывает, если джинсы рваные. А говорят, что это красиво — рвань носить. Да пёс его знает, но это точно неудобно. Когда ползешь на коленях, например. Добираюсь до окна, сажаю тебя рядом с ним, прислоняю к стене, и твоя голова упирается подбородком в грудную клетку, а руки лежат на полу странными безвольными плетьми. А обычно они двигаются, разминая пальцы, чтобы йо-йо были послушнее… Свешиваюсь из окна, благо стекол в Кокуё никогда не
Горло перехватывает в который раз, захожусь в кашле. Чёрт, как не вовремя. Сплевываю на пол, отгоняя от себя мысль, что тебя это наверняка разозлило, стягиваю с себя куртку, с тебя — пиджак, с ММ, монотонно призывающей какого-то «Мукуро-сама» — неведомую муть, напоминающую мундир. Хорошо, что у нас одежда плотная и прочная, механиком Вонголы сделанная. Она не порвется, я уверена. Связываю рукава, жадно ловя губами воздух из окна и изнывая от жары. Периодически захожусь в кашле и ловлю себя на мысли, что только ты не кашляешь. ММ ведь время от времени прекращает трепать мне нервы из-за приступов удушья — есть за что сказать «спасибо» огню… Привязываю к раме «канат» из одежды и подталкиваю эту истеричку к нему.
— Давай. Он короткий, придется прыгать, — голос странно-сиплый. Зато похож на мужской, и это не так уж плохо. — Как спрыгнем, начинаем бой. Надо попытаться.
— Нет, мы не сумеем! — что за пессимизм? И почему она на меня смотрит как на сумасшедшую?
— Надо попытаться.
— Это невозможно, нас убьют!..
— Предлагаешь заживо сгореть? — ну вот, сорвалась. А нечего нести чушь! Если не бороться, можно вообще не рождаться! А если родился, сразу ложись и подыхай!
— Но их слишком много!..
Она снова кашляет, а я сплевываю и говорю:
— Да плевать мне на твою истерику. Ты не сгоришь. Я тебя сама скину, если надо будет.
На секунду ММ замирает, и вдруг под окнами раздается крик. Выглядываю в окно, враги отсюда напоминают муравьев — бегают, суетятся… А три иллюзиониста планомерно и уверенно уничтожают их.
— Мукуро-сама! — вопль над моим ухом на секунду оглушает меня. В голове звенит, в глазах темнеет.
Хватаю тебя за руку и сжимаю мозолистые пальцы изо всех сил. Но… Чикуса, почему твои руки такие холодные?.. Здесь же жарко, почему они не вспотели?.. Не важно. Снова кашляю и, отдышавшись, шепчу:
— Видишь, еще не поздно, Чикуса. Их отвлекли. Теперь можно прыгать…
В голове гудит, чувствую, как ноги подкашиваются, и сжимаю тряпки на окне. Судорога во всем теле. Боль. Темнота…
Веки привычно-тяжелые, воздух странно-холодный. Медленно открываю глаза и пытаюсь пошевелиться. Хрипло выдыхаю, со свистом, словно легкие отказываются работать, и чувствую, как рука падает и пальцы врезаются в бетонный пол. Да уж, этот новый сорт наркоты, кокаин со странными добавками, поистине творит чудеса. Он достает из памяти всё то, что огонь сжигал, а дождь оплакивал, попутно стирая все воспоминания, которые не важны. Сплевываю и понимаю, что пол окрасился алым. Хах. Прикусила язык до крови, пока «летала во сне». А за окном тишина. Или это у меня слуховые галлюцинации? И, кажется, уже ночь. Ни огня, ни дождя. Только виски на тумбочке. И осколки стекла на полу, словно очки разбились. Хочу увидеть твою улыбку еще раз, но нельзя. Только завтра. Да и ладно. Знаешь, Чикуса, плевать мне на то, что в тот день я заставила ММ прыгнуть, и она сломала ногу, что я привязала тебя и спустила вниз, а затем отвязала рукав, и ты упал. Плевать, что сама выбралась на карниз и стояла там, пока Фран не создал реальную иллюзию батута, и я не смогла спрыгнуть. Мне плевать даже на то, что пока я стояла там и смотрела на тебя, лежавшего внизу, словно сломанная кукла, мне становилось холодно. Мне не наплевать только на то, что ты так и не поверил: «поздно» не было. И не будет. А потом были похороны, отъезд Вонголы в Италию, переезд за ними банды Кокуё, от которого я отказалась, и полгода ненависти к дождю, стеклу и самой себе. Знаешь, кокаин — это не способ забыться. Это даже не способ увидеть тебя вновь. Ты бы не одобрил, знаю, но не могу иначе: кокаин — это всего лишь средство достижения цели. А цель у меня одна. Я хочу увидеть тебя и сказать, что «поздно» не бывает никогда. Но я не собираюсь сдаваться. Я хочу вытравить из себя этот вечный кашель, хочу выжечь память обо всем, что не касается тебя. Хочу доказать тебе, что еще не поздно, потому что пока я помню — ты жив. А когда я умру, «поздно» вообще станет лишним словом. Мы же встретимся. Хах, ММ говорила, что в психушке меня окончательно испортили. Ошиблась. Наоборот, мне там впервые дали попробовать наркотик, возрождавший воспоминания из пепла. Чего только втихоря не приносят посетители тамошним наркошам…
Смотрю в серый потолок, кашляю и пытаюсь отдышаться. Сил нет, голова гудит, а в теле слабость. Надо поспать. Завтра на работу к семи утра, а вечером я, как всегда, приду к тебе в гости, в твою новую «загородную резиденцию», где я мету дорожки: не могу не прийти, потому и осталась в Намимори. Не могу тебя оставить
========== А напоследок я скажу… (Шамал) ==========
Комментарий к А напоследок я скажу… (Шамал)
В данном рассказе в жанры пробрался «сонгфик» — отцентрованным курсивом выделены отрывки текстов различных цыганских романсов.
«Здесь много женщин и вина,
Веселье, смех кругом.
А дума всё милей одна
О счастье о былом».
Пестрыми кибитками зазывал людей табор. Веселой музыкой просил он их заглянуть на вечерок. Афишами манил на лесную поляну, где повозки и трейлеры образовывали круг. Огромный круг, в центре которого проходили представления. И если ты войдешь сюда, позабудешь о печалях, и вечер превратится в ночь, а ночь в рассвет, и ты не вспомнишь, что дома, у окна, глядя на небо, стоит кто-то, кто тебя ждет. Кто-то, кому ты нужен, но кто не может подарить тебе волшебство сказки. А здесь, в этом царстве скрипки, вороных коней и смеха, ты найдешь то, что искал — мир, полный безумства, страсти и веселья. Само волшебство, которого тебе так не хватает в серых буднях. Но вряд ли ты поймешь, что мишура и цветастые юбки скрывают серость безразличия. Ведь на самом деле ты здесь никому не нужен. Разве что до тех пор, пока звенит монета в кошельке…
«Очи черные, очи страстные,
Очи жгучие и прекрасные!
Как люблю я Вас.
Как боюсь я Вас.
Знать увидел Вас,
Я в недобрый час».
Очередная остановка — небольшой городок Италии. Ну и что, что язык им незнаком? Пару фраз они знают, остальное приложится. Главное, заставить людей смеяться, главное, подарить им сказку! И мир, в котором они смогут забыть о серых буднях, заливая их вином, глядя на пламя костров, слушая гитарные проигрыши и вечные, бессмертные цыганские романсы. А потому как бабочки летели на огонь люди, готовые расстаться с содержимым кошельков. Лишь бы рассмеяться так, как никогда прежде! Табор стоял на опушке леса, созывая народ с узких улочек небольшого городка, и вот уже три ночи волшебства подарил он тем, кто не ведал, что такое жизнь в трейлере и бесконечная дорога. И третью ночь приходил туда мужчина лет сорока, черноволосый, красивый, слегка небритый, но определенно притягивающий взгляды. Его ухмылка мартовского кота, его манера речи, очаровывающая своей обходительностью, томный взгляд черных глаз пленили сердца. Вот только он любил их разбивать. Но разве врач имеет право причинять людям вред? Ведь этот человек был медиком! Нет, не имеет. Но только физический. И пока сердце его жертвы бьется, клятву Гиппократа он не нарушил. Впрочем, ему на эту клятву было наплевать, ведь он был еще и мафиози, а потому знал, что значит «отнять жизнь». И это нарушение клятвы не волновало его так же, как не волновали слезы женщин. Сколько сердец он разбил? Да не важно. Ведь каждая следующая жертва верила, что на ней этот список прервется… И каждая из них ошибалась.
«Дай, голубчик, расскажу, дай на ручку гляну!
Я и правды не скажу, да и врать не стану…
А легко ли будет нам, я сама не знаю.
Я гадаю дуракам, умным не гадаю!»
В первый вечер доктор пришел посмотреть на то, как гарцуют всадники по поляне, как танцуют знойные цыганские красавицы под переливы гитарных струн, как метает ножи в мишень высокий цыган в черной шелковой рубашке с горящим взглядом решительных черных глаз. Он метал их в колесо, у которого, раскинув руки и заразительно улыбаясь, стояла девушка. Худощавая, черноокая, в алой юбке, волнами ниспадавшей по стройным ногам, в черной кофте, облегавшей идеальную фигуру, с золотистыми обручами-браслетами на тонких запястьях и волосами цвета воронова крыла, что волнами лежали на гордо расправленных плечах. Цыган кидал ножи, выбивая щепки из деревянного круга, то завязывая глаза, то стоя спиной к цели, а девушка заливисто смеялась после каждого попадания. Она играла со смертью, но искренне веселилась, глядя на то, как замирает дыхание у многочисленных искателей острых ощущений, что во все глаза наблюдали за этим поединком со смертью и игрой с фортуной. И только один человек не беспокоился о судьбе цыганки, забавлявшейся, стоя у испещренного щербинами круга. Доктор Шамал. Он лишь разглядывал фигуру красотки и думал, стоит ли с ней пофлиртовать: уж больно косые взгляды метатель ножей посылал ему в ответ на подобную наглость. Вот только после представления она сама подошла к Шамалу и предложила погадать…
«На руке три линии лепестками лилии —
Это жизнь, а это я, а это вот судьба твоя.
Чему быть по линиям, всё покрыто инеем.
Это жизнь, а это я, а это всё судьба твоя!»
Три вечера перетекли в три ночи. Шамал приходил в табор, платил за представление и наслаждался зрелищем, дарившим остальным итальянцам бурю эмоций. Сам же он лишь ждал финала представления и уходил с цыганкой, знавшей всего несколько фраз на его родном языке, куда-то в ночь. А зачем нужны слова, если за них может сказать тело? А может, и чувства. С ее стороны. Ведь он никогда никого не любил… А она летела как мотылек на пламя — очередная глупая бабочка, очередное имя в списке врача, любящего играть с судьбой. «Роза». Имя, которое так легко запомнить… Вот только Шамал почти все имена из списка забывал. Ведь их было слишком много.