Вензель твой в сердце моем...
Шрифт:
— Реборн, ты пришел за лекарством от одиночества, ты в курсе? Этот вирус, которого ты так боишься, был изобретен мной не как оружие тотального подчинения мира. А как лекарство от скуки.
— Я никогда не понимал твое чувство юмора: оно всегда было на грани фола, Кати.
— Знаю, и что? А-ха-ха, ты не представляешь, как это забавно — смотреть, как бывшие враги, лишь минуту назад клявшиеся лишить тебя жизни и «повязать итальянский галстук», вытащив твой язык через надрез в гортани, вдруг начинают заглядывать тебе в глаза, как верные Хатико, и тоном, в котором зашкаливает подобострастность, спрашивать: «Чего желаете, госпожа? Принести кофе или головы ваших врагов?»
— Ты раньше такой не была…
— Эволюция, Реборн! Э-во-лю-ци-я!
В черных глазах мелькает удивление. Убийца не привык видеть
— Мы расстались, когда нам было по пятнадцать. Я перестал приезжать в наш родной город, когда моя сестра умерла. Твоя семья в тот же год переехала в город неподалеку, поближе к главной исследовательской лаборатории семьи Инганнаморте. Может, объяснишь, что было дальше, раз уж у нас есть время?
— А смысл?
— Хочу понять, в какую сторону ты «эволюционировала».
— Чтобы найти вирус? Ну, попытайся. Это ведь значит, что ты согласен сыграть в мою любимую игру, а, Реборн?
— Нет. Это лишь значит, что я собираюсь сыграть по своим правилам и найти вирус, как сам того пожелаю.
— Вперед, попробуй.
— Уже.
Грохот за стеной, крики о том, что ничего не найдено и надо переходить в следующий отсек лаборатории. Ругань, сочащаяся из-под закрытой белой двери. И игра в противостояние, когда первый, кто отведет взгляд, проиграет — ведь и палач, и жертва знают, каков будет финал, но он не столь важен. Куда важнее быть сильнее своего оппонента. Нет, не врага. Именно оппонента. Почему? Просто потому, что она не может его ненавидеть…
— Ладно, пожалуй, расскажу. Всё равно нечего делать. А слушать, как громят мою лабораторию, мне не интересно. Но, может, заварим чай? Как в былые времена.
— Времена изменились. Эволюционировали. Так что не шевелись.
— Боишься, что я распылю на тебя химикат?
— Нет. Я всё равно выстрелю первым. К тому же, я знаю, что вам запрещено было выносить образец из главного помещения лаборатории.
— О, так у нас был крот? Девятый Вонгола постарался! Вот только знаешь… правила существуют, чтобы их нарушать.
— Ты всегда их соблюдала, что изменилось?
— Не знаю… Может быть, я?
Легкое удивление в мужском голосе, находящееся на грани безразличия, становится сильнее. На одну тысячную процента, но это всё же эволюция. А вот голос женщины деградирует. Потому что в нем отчетливо слышен лишь сарказм, переходящий в иронию, самоиронию и язвительность. Она не хочет вспоминать прошлое и потому закрывается щитом из едкой ненависти с шипами из острых интонаций и слов. Но зато теперь он точно знает, что это и есть ее слабость. Вот только прав ли он?..
— Ты? Не думаю. Ты всё та же, но твоя жизненная позиция изменилась. Что стало с девушкой, мечтавшей изучать генетику на благо людей? Почему ты решила обратить ее против человечества? Что сделала семья Инганнаморте?
— Семья? Сделала? Да ничего. А безразличие порой куда хуже поступков, не находишь?
— Конкретнее.
— Ладно, если уж всё равно больше себя занять нечем, расскажу. Вот только не начинай потом меня затыкать.
— Посмотрим по времени: на длительные изложения автобиографий его у меня нет.
— О, я не собираюсь разводить ненужной воды, не беспокойся. Ты же знаешь, я ценю точность и краткость повествования.
— Несомненно.
— Прекрасно, тогда я начинаю. Итак, вот тебе хронология событий от начала и до конца. Рождение, пять лет жизни в семье генетиков, мечтавших о захвате мира и уничтожении тех, кто не принимает новый строй, а также наблюдение за бесплодными попытками найти инвестиции. Добавь дружбу с соседским мальчиком, моим ровесником, который так же, как и я, не хотел перенимать дело своей семьи. В связи с умственными способностями «выше среднего» — отказ прочих детей общаться с этими двумя, плюс добавь к завышенному IQ также жестокость и неприятие ошибок со стороны знакомых. Далее смерть твоего отца и предложение семьи Инганнаморте моим родителям.
— И что же стало катализатором резкого скачка эволюции?
Скучающий тон и внимательный взгляд. Ему ведь надо разговорить ее, надо понять, как изменилось ее мировоззрение и куда она могла спрятать образец. И он выяснит, он точно это выяснит. А вот она… Она не привыкла сдаваться, так почему же она всё это говорит?..
— Смерть.
— Разве твоих родителей убили?
— Нет, Реборн. Зачем так тривиально мыслить? Убили меня.
И снова тишина, а где-то за стеной переворачивают очередной шкаф вверх дном. Вот только это ничего не даст, как не даст ничего и затянувшееся молчание. Потому что убийца давно понял: женщина перед ним мертва. Не физически — душой. Вот только о причинах этого он может лишь гадать, а ему всё же нужен точный ответ. Но сочувствовать он ей не собирается, как не собирается и притворяться сочувствующим. Ведь ему это не свойственно в принципе, ведь для него люди давным-давно стали объектами жестокой игры под названием «естественный отбор», ведь жалость унижает, а он ее всё же когда-то уважал…
— Конкретнее. У нас нет времени играть в загадки.
— А-ха-ха, ты сказал «у нас»? Это смешно! Никакого «нас» нет и никогда не было!
Тогда почему он замечает, как в ее глазах вдруг проскальзывает боль?..
— Не было. Мы лишь друзья детства. А оно осталось в прошлом. Но ты отвлеклась от темы, быстрее. Ты ведь не любишь «разводить ненужную воду». Как и я.
— Ладно. Когда мне было пятнадцать, мы переехали в этот город, потому как моих родителей повысили по служебной лестнице. Они погрузились в создание новых теорий, а семья Инганнаморте выдвинула условие: результат должен был появиться через год, так как он был срочно нужен тем, чья фамилия происходит от слов «обманувший смерть». Они ведь хотели добиться улучшения строения тела, повышения его жизнестойкости, но так как денег было мало, а исследования могли провалиться, срок для получения результатов был дан небольшой. Если бы обнадеживающих данных за это время не появилось, родителей лишили бы финансирования. Им нужен был подопытный образец для проведения экспериментов на людях, потому что на животных их разработки не действовали, но глава семьи запретил проводить опыты на представителях вида Homo sapiens до тех пор, пока не появятся результаты на крысах. Потому что это слишком дорогостоящие эксперименты, а семья Инганнаморте не самая богатая. Тогда родители решили, что надо использовать доступные образцы. Меня посылали находить бездомных детей и приводить их к нам в лабораторию якобы для того, чтобы дать им возможность поесть и принять душ. Я верила родителям, но вскоре начала замечать, что некоторые из детей — те, которые были наиболее сильны физически — начали меняться. Мои родители ставили опыты на тех, кому я пыталась помочь, они отбирали самых стойких и делали им инъекции своих препаратов. Я этого не знала, но начала подозревать. А когда увидела, как они делают укол семилетнему мальчику, я решила их остановить. Как результат, я сама попала на исследовательский стол.
Губы убийцы всё так же изогнуты в усмешке, а глаза полны безразличия, но почему-то палец, лежащий на курке, вдруг несильно на него надавил. На миллиметр сместилась полоска черного металла, на миллиметр пошатнулась уверенность киллера в том, что он не должен сочувствовать жертве. А вот она абсолютно спокойна. Скучающим тоном она рассказывает историю своей жизни, словно зачитывает сотую страницу энциклопедии домоводства — нудную и абсолютно для нее бесполезную. Ей откровенно наплевать на то, что с ней произошло. И лишь один факт вызывает неприятие, злость и ненависть. Предательство тех, чья кровь наполняет ее жилы, чей ген определяет ее бытие…