Вензель твой в сердце моем...
Шрифт:
И остальное не важно, как не важно, прыгнет она с моста или нет. Ведь алые капли, срываясь с серого парапета, не долетали до почти черной стылой воды…
— Ты и сам знаешь, Фон… — девушка вдруг снова улыбнулась. Ее руки изящными крыльями поднялись к небу и застыли. «Звяк», — безразлично сказал холодный металл и скользнул по бледной коже ближе к локтям. Танцовщица обернулась к мужчине, и его губы дрогнули. Сквозь века, сквозь память, сквозь бесконечную череду смертей, на него смотрели ее глаза — глаза его принцессы, когда-то так его любившей… Когда-то так любимой им… Лицо ее было иным, но эти глаза он узнал бы из миллиона, нет, из целой
— Фон, я пришла попрощаться.
Он знает это, ни слова больше! Ты причиняешь ему боль…
— Я пришла сказать, что любила тебя все эти жизни, одну за другой. Но, отказывая тебе в каждом из витков перерождений или принимая твою любовь, я не смогла найти панацею — мы всё равно умирали молодыми, стоило лишь тебе сказать эти страшные слова.
Он уже понял это, помолчи! Ты вспарываешь ржавым ножом старые раны…
— Но больше ты не умрешь. Нет… Ты не умрешь слишком юным, Фон. Ты будешь жить так долго, как решит время, но не падешь жертвой проклятия моего отца, обрекшего нас на вечные муки за осквернение его имени позорной любовью.
Он не хочет слышать такие жестокие слова, замолчи! Ты его убиваешь…
— Как и предсказывал отец, однажды я появлюсь на свет, и ты не полюбишь меня до самой моей смерти. Тогда наши дороги разойдутся, и в новых витках перерождений наши судьбы не будут связаны. Мы не встретимся с тобой более, Фон.
Он хочет заткнуть уши и всё забыть, не мучай его! Ты обращаешь его в прах…
— Прости меня, Фон. Живые, мы не помнили наших прошлых имен. Судьбы помнили, имена — никогда. Но… теперь я помню всё, Фон. Помню твое настоящее имя. И… прости. Это поистине иронично. Виток судьбы, разделивший нас, дал тебе твое истинное имя. А мне — мое.
— Ксифенг… — сорвалось с дрожащих губ имя, застывшее в памяти последним — имя госпожи, умершей у него на руках, имя любимой, не позволившей ему даже признаться в любви…
— Я пришла попрощаться, — улыбнулась она, ловя взглядом дрожь его ресниц, — потому что три дня назад отошла в мир иной. И сейчас я исчезну. Вернусь в колесо Сансары. Но у меня к тебе есть одна просьба, Фон, и я ждала тебя на этом мосту, потому что чувствовала, что ты придешь.
— Просите, принцесса.
Мужчина улыбнулся. Его губы растянулись в слабом спазме и застыли посмертной маской. Но голос не дрогнул ни на секунду. И только ветер смог бы заметить, что дыхание стало чуть более сбивчивым. А девушка скользнула к нему, и тонкие белые пальцы почти коснулись туго стянутых в косу черных волос. Почти.
Очередной рубин сорвался вниз, но исчез, не достигнув воды.
— Пообещай мне, Фон, что когда придет время этому телу умирать, ты не возжелаешь увидеться со мной вновь. Проходя по колесу Сансары, ты не будешь просить о новой встрече. И, возродившись вновь, ты не отправишься в путешествие по миру, чтобы найти меня.
Тишина не желала давать ответ. Не желала впускать в себя застывший в легких звук. И лишь гром беспощадно прокатился по земле, всё еще молившей о пощаде. О благодатном
— Почему? — ему нужен был ответ, и он не смог не задать вопрос. Ведь в каждом витке он любил одну и ту же женщину, но лишь сейчас осознал это. А может, он знал об этом всегда, но лишь сейчас позволил разуму принять истину?..
— Потому что я люблю тебя.
Слова утонули в очередном громовом раскате. Первая слезинка упала с изорванных век-облаков. Река взвыла, вторя раскатам грома, а ветер запутался в проводах, играя на них, словно на скрипке с раскаленными струнами.
Черные, мудрые глаза вглядывались в такие родные, но давно похороненные в глубинах памяти, такие любимые, но столь жестокие, что сумели поставить его счастье превыше их… Ну почему с ветром можно договориться, а с собственной мечтой — нет?..
— Обещаю, Ксифенг.
Впервые он обратился к ней по имени. Впервые позволил себе смотреть на нее без тени сожаления. Впервые его губы улыбнулись без опаски, зная, что больше им уже ничто не помешает.
Просто мешать будет нечему.
— Спасибо, Фон.
И ее пальцы скользнули по его виску, а с неба хлынул поток, так давно необходимый испещренной уродливыми трещинами земле. Ветер заплакал, путаясь в цепких сетях проводов. Подхватила прощальную песнь река. Уныло вздохнул город вдалеке. Радостно подставила себя по удары дождя чахлая, иссушенная зноем трава. А небо безразлично смотрело вниз.
На белую ткань, плотным саваном укутавшую летящую вниз фигуру.
Фон тоже смотрел вниз — в пропасть. На белую юбку, колышущуюся на ветру, словно флаги генералов, рвущихся в бой. На серебристые, залитые закатным сиянием браслеты, так похожие на яркую мишуру Парижских цирков. На хрупкие босые ступни, окутанные алым покровом, будто меч викинга, испивший побед. Он смотрел в родные черные глаза, дарившие ему последнюю улыбку, и улыбался им вслед, желая сказать всего одно слово — самое желанное, самое дорогое, самое важное… но не смея ловить мечту, которая не желала идти к нему в руки. Ведь если он это скажет, кто знает, не начнется ли жестокая игра вновь? Не затянет ли древнее проклятие свою удавку на шеях провинившихся снова? Не придется ли им погибнуть молодыми и в следующей жизни?..
«Люблю», — прошептали ее губы. И Фон улыбнулся в ответ, произнеся не то, что хотел, — лишь ее имя. Но она поняла его. Поняла, что он ее отпускает и не будет искать новых встреч. Но он верит: когда-нибудь, через множество жизней, в очередном витке колеса Сансары, мужчина с пронзительными, слишком мудрыми для его возраста черными глазами, возможно, встретит ту, кто умеет танцевать на углях, улыбаясь. И тогда он сможет произнести не только ее имя, но и слова, которые она так мечтает услышать…
Ливень смывал с земли остатки печалей. Провода вздрогнули, услышав слишком близкий громовой раскат. Рассыпалась белой пеной летевшая в пропасть хрупкая фигура. Ветер подхватил серебристые блики и стер их с карты бытия. Очередная вспышка расчертила серое небо, и пронизывающий холод разлился по миру вместе с очищающим дождем. И только висок улыбавшегося бездне мужчины горел теплом, которое не смыть даже снегу. Теплом, которого он так давно и так безнадежно ждал. Фон коснулся виска кончиками пальцев. Прогрохотал где-то неподалеку очередной громовой раскат. Белоснежная вспышка расколола плоть земли, и рухнул, подчиняясь ей, один из мощных столбов, вспарывавших небо.