Верен до конца
Шрифт:
— Кто думал, что так внезапно ударит жара? — вставил рыбовод Макаров. — Надеялись, что сумеем в бочках с водой перевезти рыбу в зимники и полностью сохранить. Жарища подвела…
— Хотя бы одну годную машину нам, справились бы. А то подлатали старую полуторку, а она лишь чихает да стреляет.
Оба руководителя «Волмы» были вконец расстроены и измучены.
Постепенно из их сбивчивых ответов я понял, что произошло.
Зеркальный карп в прудах подрос, в сентябре наступило время для его отлова. Отлов
Когда идет отлов, то воду по шлюзам сбрасывают в речку Волму. Водосброс идет постепенно, причем до конца воду не спускают. В этот же раз работали почти одни женщины и по неопытности, в суматохе воду из прудов спустили быстрее и больше, чем следовало.
Кинулись вылавливать и перевозить рыбу в зимники — как назло сломалась единственная полуторка, не взятая в армию по причине своей полной непригодности. Пришлось возить рыбу на подводах, в бочках с водой. А много ли в каждую можно положить рыбы?
А тут навалилась жара. Карп и начал задыхаться, гибнуть.
Когда мы разговаривали, под окном зафырчала машина, из нее вылез грузный мужчина в брезентовых сапогах, защитном картузе. На его гимнастерке блестел орден Красного Знамени. Это приехал из Минска управляющий рыбтрестом Моисеевич — участник гражданской войны.
— Больше десяти тонн, значит, погибло? — угрюмо спросил он. — Много.
Макаров удрученно произнес:
— Начальник червенской милиции уже намекнул нам, что мы нарочно так быстро спустили воду, с умыслом.
Все замолчали.
— Зачем же вы так заторопились с отловом, раз ни машин, ни рабочих? Обождали б, — прервал я затянувшееся угрюмое молчание.
— Сторожей тоже забрали в армию, с охраной стало плохо. Остались лишь старики вроде Путрика. Из прудов начали таскать рыбу все, кому не лень. Из ближних деревень приходили, даже из города. Вылавливали карпа бреднями, сетками… Я и заторопился.
Мы проехали по всем прудам. Пропала рыба только на втором — самом крупном. На остальных уцелела. Перед моими глазами все еще стоял этот огромный пруд со спущенной водой, уцелевшей лишь по ямкам, и в илистой жиже крупная черно-серебристая рыба, уже начавшая разлагаться.
— Пишите объяснение, — сказал руководителям рыбхоза Моисеевич.
Он остался в «Волме». Мне же пора было ехать.
— Духом не падайте, — подбодрил я Шелепенка. — Разберемся.
По дороге домой, в Червень, я еще раз взвесил все доводы «за» и «против».
Было совершенно очевидно, что никакого вредительского уничтожения рыбы в «Волме» не было. Была лишь оплошность. Можно ли за это подвергать людей жестокой каре? Сейчас, наверно, все в республике ощущают, что значит уход мужчин, специалистов
Конечно, рыбхозовцев мы решили хорошенько проработать на бюро, но уголовного дела создавать не собирались.
Когда я был в Минске, изложил в обкоме мнение бюро. Там меня выслушали, немного поспорили, но все-таки согласились со мной.
Вернувшись в Червень, я предложил прокурору закрыть рыбхозовское дело.
Несколько дней спустя я, как обычно, сидел в райкомовском кабинете. В приемной раздался резкий, продолжительный звонок: обычно так звонила междугородная. Ко мне вошел помощник, вполголоса сказал:
— Минск вызывает, Василий Иванович. Прокурор республики.
Я взял трубку.
— Товарищ Козлов?
— Слушаю вас.
Голос холодный, властный.
— Почему вы защищаете Шелепенка?
Я уже понял, какой будет разговор, отвечаю спокойным, официальным тоном:
— Потому, что бюро не считает его вину настолько тяжкой.
Опять холодно:
— Вам лично известны материалы?
Я не стал объяснять, что специально занимался вопросом, выезжал на место, беседовал с руководителями «Волмы», с народом, был в обкоме. Отвечаю коротко:
— Известны.
Прокурор республики помолчал. Потом с большим нажимом произнес:
— Вы, товарищ Козлов, становитесь на опасный путь покровительства преступников. В условиях военного времени это недопустимо. Может быть, вы ставите под сомнение следствие, проведенное районными органами?
— Нет. Только его выводы.
— То есть, прошу поконкретней.
— Бесхозяйственность в «Волме» налицо. Но она не преднамеренная, есть смягчающие обстоятельства. Бюро райкома считает, что можно ограничиться строгим взысканием.
Опять небольшая пауза. И уже совсем ледяным тоном:
— Вам придется отвечать партийным билетом. Я все равно добьюсь возбуждения дела.
Дали отбой. Я понял, что борьба предстоит серьезная. Видно было, что прокурор раздражен: угроза его звучала резко.
Я еще раз мысленно проверил, правильную ли мы заняли позицию. Решил, что отказываться от нее не буду. Бюро поддерживало меня: все хорошо знали руководителей рыбхоза.
Прошло еще несколько дней. Я опять был в райкоме, когда раздался звонок и мне сказали:
— С вами будет говорить секретарь ЦК Белоруссии товарищ Кулагин.
Я ощутил в сердце холодок. Надо полагать, прокурор республики обратился в ЦК.
И вот слышу голос Кулагина:
— Здравствуйте, товарищ Козлов. Как дела в Червене?
— Да как вам сказать, Михаил Васильевич. Сидим без тракторов, почти без машин, а о резине и вспоминать нечего. Знаем, что все армии отдано. Вместо ушедших на фронт мужчин теперь ставим женщин. Они нас выручают. Ничего, крутимся.
— Это не только у вас, Василий Иванович. Повсеместно.