Верен до конца

Козлов Василий

Не прерывалась наша связь и с другими районами области. Повсюду готовились базы для партизанских отрядов, проводилась подготовка к созданию широкого партийно-комсомольского подполья. Я связался по телефону с Любанью, одним из отдаленных районов. Секретарь райкома партии товарищ Гулицкий уже был призван в Красную Армию. К телефону подошел председатель райисполкома, член бюро райкома Луферов.

— Ну, как себя чувствуете, Андрей Степанович? — спросил я.

— Держимся, — ответил Луферов. — Организуем самооборону, возводим укрепления, всех в районе

привели в боевую готовность.

— А со здоровьем как?

Мы все знали, что Андрей Степанович часто жаловался на свое здоровье, да и годы его были немолодые.

— Испугалась моя болезнь войны, — шутливо ответил Андрей Степанович, — отступилась от меня.

— Какие у вас планы на дальнейшее?

— Насчет чего?

— Да вот насчет вашего места в случае оккупации района?

— Я думаю, что этого не будет, — ответил Луферов.

— Все делается, — заметил я, — чтоб этого не было, однако надо быть готовым ко всяким неожиданностям.

— Куда пошлют, там и буду, — твердо ответил Луферов.

— Готовьтесь к тому, чтобы, в случае необходимости, остаться на месте, — предупредил я. — Подберите проверенных, честных людей, способных работать во вражеском тылу. Определите явки. У вас найдутся надежные помощники?

— Есть такие, — уверенно ответил Андрей Степанович.

И я заключил, что в районе идет активная подготовка к подпольной работе.

Мне удалось переговорить об этом и с другими руководителями райкомов и райисполкомов области.

К вечеру 26 июня в Минске уже мало кто оставался: все организации и учреждения выехали, мужчины, годные к военной службе, ушли на фронт, большинство же гражданского населения было направлено на восток по Московской и Могилевской магистралям. Все, что можно было спасти за такое короткое время, было спасено.

Областному комитету КП(б)Б также нужно было выезжать из города: враг уже прорвался к северным окраинам столицы. На последнем заседании бюро решили перевести обком в Червень. Партийные организации Дзержинского, Заславского, Минского районов, а также города Минска в случае оккупации должны были уйти в подполье.

Страшную картину представляла собой наша столица. Вместо заводов — дымящиеся развалины. Мостовые сплошь завалены грудами кирпича, покореженными огнем железными балками. Пламя и черные столбы дыма поднимаются в небо. И, несмотря на это, я все же не мог представить себе, что, может быть, — вот удивительно! — не завтра, так послезавтра проклятый враг будет хозяйничать здесь. Где-то в глубине души жила уверенность, что это не может, не должно произойти.

У меня созрело решение не выезжать из своей области. Было у нас, членов бюро обкома, немало разговоров об этом. Все мы, если не считать одного-двух человек, готовились остаться в тылу врага. Спустя некоторое время были получены подробные указания Центрального Комитета КП(б)Б о порядке работы подпольной организации Минской области.

В ночь с 26 на 27 июня мы выехали в Червенский район.

Я немного отстал от обкома — заехал в Замчище. Надо было узнать, что

с моей семьей, забрать ее, если застану, и помочь выехать на восток. После того как меня вызвали в ЦК, я так и не имел возможности заглянуть домой.

…Я выскочил из машины и побежал в свою квартиру. Никого из семьи не было. Осиротевшие комнаты произвели впечатление какой-то тоскливой бесприютности, хотя в квартире было чисто и все вещи стояли на своих местах.

Где же семья? И спросить-то не у кого. Шофер Юзик Войтик побежал к соседям, но нигде никого не нашел. Каждая минута была дорога, долго здесь задерживаться нельзя, грохот битвы доносился уже из самого города.

Поселок был пуст, и только при выезде из него нам встретился старик — местный житель. Он, должно быть, только один тут и остался. Мы обрадовались — вылезли из машины и набросились на него с расспросами. А он хоть бы слово! Наконец показывает на уши и на язык: мол, ничего не слышу и не говорю — глухонемой.

— Он слышит, — шепчет мне на ухо Юзик. — И говорит. Я его знаю. Это он прикинулся глухонемым.

Шоферу удалось убедить старика, что мы свои. И он заговорил.

— Я ночью плохо вижу, а голосов ваших не знаю. Вот и подумал — подальше от греха: лучше молчать.

Старик сказал, что мои домашние вчера куда-то ушли, а куда — он не знает.

— Все пошли в сторону Червенского тракта, — сочувственно добавил он. — Так, может, и она, семья ваша, подалась туда. Они, может, еще и не ушли бы из дому пока что, но тут ходят слухи, что недалеко спустились фашистские парашютисты.

Мы поехали в Червень.

По обеим сторонам шоссе по направлению к Могилеву тянулись огромные толпы людей, а в другую сторону — к Минску — пешком и на машинах двигались военные. У бойцов и командиров был энергичный, решительный вид, гражданское же население было хмурым и молчаливым. Люди время от времени оборачивались, с болью в душе глядели на видневшийся вдали дым над городом и молча продолжали путь.

В Червене нас встретил второй секретарь райкома товарищ Чесский и проводил в лес, к условленному месту. Там уже были сотрудники райкома и работники обкома партии.

Походил я по лесным тропинкам, посмотрел, а потом и говорю своим:

— Неплохое место для работы подпольного обкома. Давайте устраиваться и действовать!

Наступал новый период партийной работы. Пора было подумать об организации активного сопротивления в тылу врага, о развертывании партизанской борьбы. Ряд наших районов: Дзержинский, Заславский, Минский, Руденский — уже были оккупированы, и партийные организации оказались там в очень сложных условиях. Из сообщений, которые мы получили от уполномоченных обкомов и связных, нам стало известно, что оккупанты, захватив город или деревню, уничтожали много людей. Цель фашистских зверств — запугать население, ослабить его волю к борьбе против захватчиков. Бюро обкома обратилось с призывом к жителям оккупированных городов и сел не склонять головы, не отчаиваться, а вести решительную борьбу с оккупантами.