Верен до конца

Козлов Василий

— Знаю. Не жалуюсь, просто информирую.

Помолчав, Кулагин, как мне показалось, более официально сказал:

— Жалоба на тебя, Василий Иванович, поступила от прокурора республики.

— Ждал ее, Михаил Васильевич. Готов дать объяснение ЦК. Райком разобрался в деле рыбхоза «Волмы» самым тщательным образом.

— Сам был на месте происшествия?

— Сам. И разбирался в рыбхозе, и советовался потом с членами бюро.

Я вкратце рассказал, что произошло в «Волме». В трубке помолчали.

— Может, Михаил Васильевич, надо приехать

в Минск?

— Нет, сиди работай. Мы подошлем в Червень инструктора.

— Одно прошу иметь в виду, Михаил Васильевич: рыбы не вернешь, а человека загубим. Я давно знаю Шелепенка, он хороший работник, настоящий коммунист. По партийной линии мы крепко взгрели и его и главного рыбовода.

— Разберемся.

Инструктор ЦК приехал в Червень. Мы с ним беседовали. Побывал он и в рыбхозе «Волма».

Материалы о Шелепенке так и не поступили к следователю.

Еще в первую весну моего пребывания в Червене сев мы закончили восьмыми в Минской области (из двадцати четырех районов) и с тех пор упорно поднимались в гору.

Осенью 1940 года меня вызвали в ЦК Белоруссии. Беседовали со мной первый секретарь ЦК Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко и Председатель Совета Народных Комиссаров Иван Семенович Былинский. Они расспрашивали меня о делах района, о людях.

По дороге из Червеня я ломал себе голову: зачем мне предложили явиться в Центральный Комитет? Да еще при беседе присутствует Председатель Совнаркома. Чувствую, что оба смотрят на меня весьма внимательно, тщательно взвешивают каждый мой ответ. Всегда в таких случаях думаешь: не проштрафился ли в чем? Вроде нет, улыбаются, тон у Пономаренко доброжелательный. Вдруг он спросил:

— А как вы посмотрите, Василий Иванович, на то, если бы ЦК порекомендовал вас на пост заместителя председателя Совнаркома?

Меня жаром охватило: «Вон зачем вызвали!» Не могу прийти в себя от волнения, стараюсь обдумать все обстоятельства.

— Предложение это очень почетное, что скрывать, — говорю. — Спасибо за доверие. Только справлюсь ли?

— А почему нет? Работы вы не боитесь, знаете сельское хозяйство. Вот и будете сельским хозяйством руководить в Совнаркоме.

Я еще раз обдумал предложение и сказал:

— Я не специалист сельского хозяйства, а лишь практик. Тянуть такой воз я не смогу. Это же не район, а республика…

Разговор затянулся, Иван Семенович предупредил о тех трудностях, которые могут встретиться у меня на первых шагах. А Пантелеймон Кондратьевич сказал в заключение:

— Ну, больше мы вас, Василий Иванович, не задерживаем. Даем недельный срок еще раз всесторонне обдумать предложение.

Я вернулся в Червень. Затем меня вызвали уже на бюро ЦК и приняли решение о моем переводе в столицу.

Обратно в Червень я вернулся с представителем ЦК. Собрали внеочередной пленум райкома. На повестке дня стоял один вопрос: организационный.

Пришли на этот пленум не только члены райкома, а и многие коммунисты из городских учреждений и с предприятий, приехали председатели колхозов.

Представитель

ЦК партии доложил пленуму о решении бюро ЦК утвердить меня заместителем председателя Совета Народных Комиссаров БССР по сельскому хозяйству.

Пленум встретил это сообщение аплодисментами. Люди гордились тем, что руководителя их района забирают на такую ответственную работу. Тогда же пленуму представили товарища, которого ЦК рекомендовал вместо меня на должность первого секретаря райкома.

На этом повестка дня была исчерпана. Можно было расходиться, но все продолжали сидеть, словно еще чего-то ждали. В зале стояла полная тишина. И вдруг слова попросил председатель колхоза «Первомайск» Васько.

— Я от всего сердца хочу пожелать Василию Ивановичу успехов на высоком государственном посту. Хочу ему по-дружески сказать: «Будь, Василий Иванович, таким же близким к народу, как был у нас.

Будь и впредь таким же беспощадным к бездельникам, болтунам, очковтирателям и таким же чутким и отзывчивым к людям, которые этого заслуживают…»

Васько сильно разволновался. Подошел ко мне, подал руку, еще хотел что-то сказать, но только крякнул и вернулся на свое место.

После него ко мне многие подходили, жали руку и говорили горячие напутственные слова.

Все это меня сильно растрогало, даже в горле защекотало. Я понимал, что в моем лице коммунисты выражали свое одобрение всему бюро райкома, всему активу, который, организовавшись, сумел вывести червенцев в передовые, заставил людей поверить в себя.

Здание я покинул одним из последних. Стояла ночь. Площадь перед райисполкомом, скверик тонули в темноте.

Не знаю, то ли я уже привык к Червеню, то ли, ближе узнав людей, сроднился с ними, прикипел к ним душой, только мне было тяжело покидать эти края.

…Стоял погожий осенний день, когда я опять один, без семьи, уезжал из Червеня. После недолгого ненастья небо очистилось, стало синим-синим, пронизанным солнцем.

Хорошая пора для деревни: можно все убрать, что не успели, обмолотить, провеять. Тенькали синицы, пролетали пестрые сороки.

Машина катилась по шоссе, которое у нас старики до сих пор называют «екатерининским». Давно еще встречали белорусы «матушку-царицу» и насадили тут березы. И стоят они полноствольные, высокие, величавые, резко выделяясь белизной на иссиня-зеленом фоне елей.

Я сидел рядом с шофером, и в ушах у меня еще звучали слова Васько: «Будь близким к народу».

Как я мог от народа оторваться? Ведь я сам был выходец из этого народа, из самых его низов. Новый народный строй, Советская власть подняли меня, им я всем и обязан, им я предан до конца.

Но поработать в Совнаркоме республики пришлось недолго. Тянуло меня на партийную работу. Вскоре мое желание осуществилось.

Литературная запись В. Авдеева.

II. ЛЮДИ ОСОБОГО СКЛАДА