Вересковая принцесса
Шрифт:
— Я не собираюсь касаться вас кончиком пальца! — горько бросила она мне с порога. — Я лишь хочу помириться с вами, принцессочка! Простите меня за то, что я вам сделала! — Тронутая, я подбежала к ней и взяла её за руку.
— Вы видели, как я вчера довела до белого каления нашего тирана? Он проиграл!.. Я хожу по этому лавочному дому с замкнутыми устами и с тяжестью в сердце — каждый кусок, который я ем, разжигает во мне ярость и возмущение; но я держусь — я должна беречь наше бесценное сокровище в письменном столе, пока не вернётся Дагоберт!.. О как я возликую, когда навсегда захлопну за собой двери этой лавки и вступлю в родительский дом! — Во время этой бурной речи я робко отпустила её руку и попятилась назад.
…Вскоре после визита в Клаудиусовский дом принцесса Маргарет тяжело заболела нервной болезнью и была вынуждена покинуть К. для прохождения курса лечения. Во время её отсутствия я, конечно же, при дворе не появлялась; но теперь я должна была там бывать дважды в неделю — и это были единственные моменты, когда господин Клаудиус ходил по дому с холодным и мрачным лицом.
Вот так, в счастье и сжимающем сердце страхе, во внутренней борьбе и блаженном покое протекала неделя за неделей, а затем пришли последние дни января, а с ними и Дагоберт… Меня охватил неописуемый ужас, когда я узнала, что господин лейтенант прибыл со всеми пожитками — грозный момент приближался во всей своей кошмарной угрозе, и мне хотелось зажмурить глаза, чтобы спрятаться от него; но я сказала себе, что предпочту один освобождающий, болезненный шаг мучительным колебаниям между страхом и надеждой. Я наконец освобожусь от своего злосчастного соучастия, я смогу заговорить и покаяться в своём легкомыслии. Это были тяжёлые для меня дни — к тому же мой отец вдруг ужасно изменился. Его поведение напомнило мне то время, когда шла речь о приобретении монет: он не ел, а по ночам я слышала, как он без устали ходит по комнате. На него со всех сторон хлынул поток писем, и при каждом новом письме, которое он вскрывал торопливыми руками, по его осунувшемуся лицу разливалась краснота. Он постоянно что-то писал, но не в своей рукописи о сокровищах «Услады Каролины» — она сиротливо лежала на его столе… Я напряжённо вслушивалась в его бормотание, с которым он часто вышагивал по комнате, но не могла понять ни слова, а спрашивать не решалась, чтобы не беспокоить его ещё больше.
Я никогда не забуду тот момент, когда его старательно сохраняемое внешнее спокойствие наконец взорвалось! Это случилось в один из тех хмурых зимних дней, которые свинцом ложатся на землю и на человеческие души. После обеда отец удалился в свою комнату и прихватил только что пришедшие газеты. Уже через несколько минут я услышала, как он вскочил, с грохотом захлопнул за собой дверь и побежал наверх в библиотеку. Я со страхом помчалась за ним.
— Отец! — воскликнула я и обхватила его, когда он пробегал мимо.
Наверное, я выглядела ужасно напуганной, потому что он обеими руками взлохматил волосы и с очевидным усилием попытался казаться спокойным.
— Ничего, Лорхен, — сказал он принуждённо. — Иди к себе, моё дитя… Люди лгут! Они не уважают славу твоего отца! Они знают, что нанесут ему смертельный удар, если поставят под сомнение его авторитет… И теперь они приходят толпами, и у каждого в руке камень… Да, закидайте его камнями! Он слишком долго светил!
Внезапно он замолчал и посмотрел на дверь за моей спиной. На пороге стояла дама — высокая, в чёрном бархатном пальто с широким горностаевым воротником. Она откинула белую вуаль — о Боже, какая красавица! Мне сразу же подумалось о Белоснежке — чёрные как ночь глаза, белый лоб, а на щеках — нежный румянец.
Мой отец с неприятным удивлением смотрел на неё, пока она плавной походкой приближалась к нам. Слабая улыбка коснулась её губ, а взгляд лукаво скользнул по фигуре отца — это выглядело очаровательно, почти по-детски непринуждённо; но я догадывалась,
— Он меня не знает, — сказала она звучным голосом. — Мне придётся ему напомнить о том времени, когда мы играли в ганноверском саду, где старшая сестричка изображала коняшку и получала от Виллибальда шенкеля — ты ещё помнишь?
Мой отец отшатнулся, как будто из бархатного пальто прекрасной дамы вылезли когти какого-то чудовища. Ледяным взглядом он смерил её с головы до ног — я никогда не думала, что этот вечно неуверенный, суетливый человек может выразить такую жёсткость и холодность.
— Я не могу поверить, что Кристина Вольф, которая и в самом деле жила когда-то в доме моего отца, господина фон Зассена, действительно ступила на мой порог, — сказал он строго.
— Виллибальд…
— Я очень прошу, — перебил он её и поднял руку, — у нас нет ничего общего!.. Была бы это та заблудшая, которая из-за непреодолимой склонности к искусству покинула материнский дом, я бы тотчас же принял её — но с воровкой я дела иметь не собираюсь.
— О Боже! — она сложила руки на груди и с мукой обратила лицо к небу — я не понимала, как он может противиться этому облику мадонны, хотя слово «воровка» ударило меня как электрический разряд. — Виллибальд, это бессердечно! Не суди так строго тот единственный грех молодости! — умоляла она. — Разве я могла вступить без денег на так горячо желаемую мною жизненную стезю? Мать не дала мне ни пфеннига, ты же знаешь, а я ведь требовала у неё такую маленькую, такую незначительную сумму…
— Всего двенадцать тысяч талеров, которые ты утащила из накрепко запертого секретера…
— Разве у меня не было прав на это, Виллибальд? Скажи сам.
— И на бриллианты нашей тогдашней гостьи, баронессы Ханке, которые в ту же ночь бесследно исчезли и которые моя мать должна была возместить с большими жертвами, чтобы уберечь наш дом от позора огласки?
— Ложь, ложь! — вскричала она.
— Уйди, Лорхен — это не для тебя, — сказал мне отец и повёл меня к двери.
— Нет, не уходи, моё милое дитя! Будь милосердна и помоги мне убедить его, что я невиновна!.. Да, ты — Леонора!.. О эти чудные, восхитительные глаза! — Она притянула меня к себе и поцеловала в веки — мягкий бархат её пальто коснулся моей кожи, а фиалковый аромат её духов был просто одурманивающим.
Твёрдой рукой отец вырвал меня из её объятий.
— Нечего оболванивать моё невинное дитя! — резко вскричал он и вывел меня из комнаты.
Я сошла по лестнице и, оглушённая, опустилась на нижнюю ступеньку… Значит, это была моя тётя Кристина, «позор семьи», как назвала её Илзе, и «звезда», как она сама себя называла!.. Она была звездой, эта пленительно прекрасная дама!.. Всё, что я до сих пор видела привлекательного в женщинах, поблекло перед её красками и её молодостью!.. Как густо лежали чёрные локоны на белом горностае! Как сиял этот прекрасный лоб, с которого голубыми змейками сбегали к вискам кровяные жилки! Ах, и её изумительный голос, он вернулся, лечение помогло!.. Тонкие руки, которые так мягко и нежно обняли меня и прижали к груди — разве они могли украсть?… Нет, нет, негодование моей тёти полностью опровергало это обвинение — ведь я видела, как в её глазах блестят слёзы!
С колотящимся сердцем я вслушивалась в разговор в библиотеке и не могла разобрать ни слова — но он длился недолго. Дверь открылась, и я услышала, как тётя сказала «Пусть Бог простит тебя!», затем по лестнице зацокали башмачки… Её шаги становились всё медленнее — и внезапно она закрыла рукой глаза и прислонилась к стене. Я взбежала по ступеням и взяла её за руку.
— Тётя Кристина, — воскликнула я с глубоким волнением.
Она медленно опустила руку и поглядела на меня с трагической улыбкой.