Вернись в дом свой
Шрифт:
— Что с тобой? — удивился Василий Васильевич. — Никогда моим мнением по интересовался, а тут вдруг…
— А может, я меняю позиции.
— На сто восемьдесят?
— Нет, градусов на двадцать.
— Маловато. Ну да пусть. Человек ты честный, справедливый… Суховат. Не любишь риска. А без него нельзя. В каждом деле, а в творчестве особенно, нужно хоть немного рисковать.
— Ты уже попробовал… Доверился этому… Ирше. Именно об этом я и пришел поговорить. О риске. Нельзя безрассудно рисковать своим авторитетом ради
— Нельзя поступиться и крохой своей совести ради сохранения авторитета, каким бы он заслуженным и высоким ни был.
— Ты, как всегда, в эмпиреях. — Майдан погасил папиросу, огляделся. — У тебя выпить ничего нет? — Поймав удивленный взгляд Василия Васильевича, пояснил: — Сокращает расстояние. А хозяин ты негостеприимный.
— Спиртного в доме не держу. Есть вино. Матрасинское.
— Так это же классное вино!
Василий Васильевич поставил на стекло письменного стола бутылку красного вина и рюмки.
— Хочется потолковать по душам, откровенно, — возобновил Майдан прерванную беседу.
— А разве мы на совете говорили неоткровенно?
— Нет, это не одно и то же, — многозначительно опустил веки Майдан.
— Странно… — задумчиво сказал Тищенко. — Мы действительно разные на работе и дома. И это я замечаю у многих. Другие привычки, другие слова. Даже другие лица.
— О тебе я бы этого не сказал…
— Как же можно так жить? — Тищенко выпил, вино было терпким — сморщился. — Кислое — страсть! Прямо до печенки пробирает. Так вот… На иного человека посмотришь, а он весь свой век рядится в две шкуры. Одна — для работы, другая — для дома.
— Лучше было бы, если ходил в одной? — буркнул Майдан.
Василий Васильевич бросил на него быстрый пристальный взгляд.
— Конечно. У меня когда-то было много друзей. Будущие адвокаты присягали друг другу, что не будут брать взяток, начинающие философы — что найдут философский камень, будущие педагоги — что будут учить детей только правде. Тогда и я мог за одно слово неправды повеситься на телеграфном столбе.
Тищенко долго не наполнял рюмки, и Майдан разлил сам.
— Дело в том, что ты за эти годы ничуть не поумнел.
— Э, нет, — возразил Василий Васильевич.
— И до сих пор не научился отличать слово фальшивое от искреннего.
— К чему это ты? — насторожился Тищенко.
— А все к тому же. Нельзя бросать на случайные весы, да к тому еще и чужие, все, что собрал за жизнь, Я не верю, не верю этому… твоему Ирше.
— Какие у тебя доказательства?
— Ну, доказательства… — Майдан побарабанил по стеклу пальцами. Снова вспомнил прогулку в Пушкинском парке и молодчика со светлыми волосами. Но если он тогда ошибся? Тищенко не простит ему. — Доказательств, пожалуй, нет. Скорее — догадки. Я знаю за ним большую… — хотел сказать «подлость», но, подумав, закончил иначе: — Один большой грех. И вообще… думаю, он не способен на добро.
—
— Развил философию. Я имел в виду конкретный случай.
— А говоришь неконкретно. И хочешь, чтобы я вот так просто, без всякого основания, продал человека? И наконец, свою совесть?
— А если тебе за это платят фальшивой монетой?
— Ну что ж… и все равно нужно верить.
— Мне жаль тебя.
— Чего меня жалеть? — удивился и обиделся Василий Васильевич. — Я не болен и не проворовался. Я счастливый человек.
— Потому и счастливый…
— Что глупый? Пусть будет так. Хотя ты тоже недалеко от меня ушел. — Тищенко твердо положил ладонь на стол. — Все, договорились. Кончили с этим.
— Хорошо. Только еще одно, — сказал Майдан, как бы подводя итог своим раздумьям. — Понимаешь, тебе трудно будет выкарабкаться… Даже при моей поддержке. Немало людей ждут твоего лихого часа.
Тищенко удивился:
— Я такой плохой?
— Наоборот. Слишком ты… правильный. И слишком удачлив во всем. Очень благополучный. Конечно, на первый взгляд. Потому что кто знает… — Он даже крякнул: чуть было не проговорился, не сказал того, чего все-таки говорить не следовало. — И не только благополучный, но и беспечный. Это людям не нравится. — Он подумал, что высказался несколько неточно. — Процветающих любят. Завидуют им, но любят. Тянутся к ним. Они излучают особые токи: уверенности в жизни, уюта, рядом с ними сам кажешься себе сильным, значительным, такие люди всегда могут пригодиться. Ты другой.
— Может, твоя правда. И все-таки хватит об этом… — сказал Тищенко. — Посмотри лучше, какие я подобрал книженции. Это Городецкий. Его мысли по поводу будущей архитектуры Киева. А эта — описание путешествия по Африке. Посмотри, какие гравюры, какие иллюстрации. Переплеты из кожи. Зафрахтовал себе человек в Одессе пароход… Откуда такие деньги?
— Брал подряды от богатых общин. Католикам — костел, караимам — церковь.
— Меня тоже подмывает махнуть в Африку, — пошутил Тищенко.
— Приходи в понедельник, выпишу командировку, — в тон ему ответил Майдан.
— Нет, командировку в Африку ты мне не дашь, а в Кремянное возьму, — сказал Василий Васильевич. — Да еще и отпуск попрошу на несколько дней; я только две недели использовал на туристическую поездку в Югославию. Махну в родное село Колодязи.
Майдан развел руками, что должно было означать: с больными не спорят. Однако не выдержал:
— С тобой трудно…
— И с тобой тоже.
— Говорить трудно. Но работать можно. И нужно…
Они еще посидели с четверть часа, и Тищенко проводил Майдана до дверей. Уже открывая замок, сказал: