Вернись в завтра
Шрифт:
— А мне какое до ей дело? — перебил Петрович.
— Вася! Так меня заставляют принять базу! — дрогнули руки бабы.
— И што? Какая там получка?
— Да разве в ней дело? А вдруг не справлюсь, не сумею, что тогда? На весь свет опозорюсь! — задергался подбородок бабы, и Петрович увидел, почувствовал, как боится она внезапной перемены.
— Стало быть, в директоры тебя производят? — уточнил посерьезнев.
— Ну да…
— Так ты с пеленок ей родилась. То твоя судьба с изначалья. Припоздали малость, нуда свое возьмешь. Не пойму, чего пужаешься. Если ты не сладишь, другим вовсе браться нечего. То твое место. Иди и не раздумывай. У тебя все склеится как
— Ты так думаешь?
— Уверен, как в себе!
— А я боюсь!
— Заяц тоже пужается, но зайчат стружит. За им трусливым, смелые волки плодиться не поспевают. Чево тебе страх одолел? Такая гром-баба, а директорства спугалась. Тебя вся улица, как молнию обходит!
— Васек! Я только женщина! Может внешне грубая, от того что защищаюсь, как могу. А в душе такая же как все. И слезы лью, и переживаю, и ночами не сплю, неспроста конечно, другим есть с кем посоветоваться, я кругом одна.
Василий Петрович слегка придвинулся к Степановне:
— Оставайся какая есть, наша королевна! Тебе б поболе тепла, эх и женщина получилась бы! Слышишь, Дашутка? Може став начальницей, сымешь телогрейку, и не токмо с плеч, а и с души. Чтоб завсегда оставаться женщиной, какую я во снах и поныне вижу.
— Будет тебе, Вася! Я ведь по делу пришла. А ты вон куда сворачиваешь, — отодвинулась Степановна.
— Ты по делу, я по жизни, у каждого своя правда за спиной стоит. Разберись нынче, что важнее. Ведь все мы человеки. Но я не навязываюсь, помню свой шесток и не стану докучать.
— Спасибо, Васек! Мне очень дорог твой совет. Теперь проще решиться будет. А письмо Розы возьми, не откидывай. Оно вам обоим написано.
Петрович, едва ушла Степановна, забрал письмо Розы и пошел к Михалычу. Тот тоже не спал. Пил чай на кухне.
— А ты чего один, как сыч? Кто помешал кемарить? — удивился Петрович.
— Тихо ты! Вона глянь в зал. Чего еще скажешь? — слегка приоткрыл дверь. Василий заглянул и оторопел.
На широченном диване лежал, раскинувшись, Федька. Рядом с ним, прижавшись к мужику накрепко, обняв его за шею, спал Колька, уткнувшись головой в подмышку. Даже ногу закинул на человека. На том же диване, повернувшись спиной к Федьке, спала, посапывая, Тонька. Она все сделала. Но устала, ее сморило и, присев на минуту, уснула женщина. Уж так случилось. Следом за нею уснули мужчины. Они и не подумали закрыть двери в дом. Им некого было бояться и стыдиться, нечего скрывать.
— Вот такая она жизнь, — глянул Михалыч на Петровича. Тот растерялся, не знал, что сказать, но вовремя вспомнил о письме:
— Во! Дарья принесла. Говорила, навроде нам Роза отписала. Читай! — подал конверт Андрею.
— Привет, ребятушки! Здравствуйте и прощайте, так уж сложилось, что не пришли вы проводить меня, не сочли нужным или оказались занятыми, кто знает. Это письмо я пишу уже в аэропорту, пройдя регистрацию. Понимаю, что вы уже не приедете. А жаль! Вы стали моими знакомыми, каких буду все время вспоминать и если честно, вас, казалось бы случайных знакомых, мне будет очень не хватать в моем благополучном Израиле.
— Особо запомнился мне Андрей. Прямолинейный, упрямый спорщик, он понравился мне своей искренностью и открытостью, как жаль, что мы мало общались. Доведется ли встретиться когда-нибудь еще, не знаю, но я бы хотела увидеться. Может мы и впрямь стали бы друзьями. Об одном очень прошу вас обоих, не забывайте Дарью, навещайте
Это я знаю по себе. Можно остаться несчастным в своей семье. Но у нее нет никого. Поверьте, эта женщина живет на пределе своих возможностей. Поддержите ее, очень прошу вас. Я буду рада, если вы найдете время и напишите мне, как идут дела, как складывается жизнь. И очень прошу, не унывайте, не впадайте в депрессию, подольше оставайтесь такими, какие есть — самими собой. Мне будут дороги ваши весточки. Ведь они, как лучик солнца с моей Родины будут греть и поддерживать меня всегда. Дай Бог, чтобы запас тепла в ваших душах никогда не кончался. Целую обоих, наши козлики, озорные мальчишки, дорогие мужички! Пишите! Вот вам мой адрес…
— Дай-ка сюда письмо! — попросил Михайлович и, взяв исписанный листок, вложил его в конверт, сунул в нагрудный карман рубашки.
— Надо навестить Степановну, — глянул на Петровича, тот рассмеялся:
— Она нынче сама у меня отметилась. Как отворила варежку, я и про сон запамятовал. Сдернула с койки за самую задницу и за пазуху напихала матюков. Такая нигде в сиротах не приморится. Это ж Степановна! Черт в юбке, гром-баба! Об ком печаль? Она, коль надобно, сатану с погоста выдернет и заставит пред собой на цирлах крутиться. Ежли она слабая, то кто другие?
— Все форс, кураж, а хвати ее серед ночи, вся в соплях будет. Держится баба пока на людях, — не согласился Андрей.
— Мне б свои мороки с плеч скинуть. Покуда с тобой работали, сколько времени прошло, пора пришла деревню навестить. Как в ей мои криворылые шишиги маются? Живы иль нет? Серафима, так хрен с ей, а Катька моя кровина. Жалко, глянуть надо.
— Что им сделается? Найди им дело, чтоб пить бросили. Как я с Федей сделал, когда с зоны воротился! Он же на погосте у Коли чуть не ночевал. За неделю шкелетом сделался, весь высох в щепку. Ну я и завалил работой. Показал, что не только могилу, а и дом в порядок привести надо, заставил, убедил помогать тебе с ремонтом. Понемногу раскрутился, оживать стал, отлепился от могилы и теперь, сам знаешь, на заявки ходит, сам зарабатывает. Вот хочу нынче уговорить, чтоб на шофера выучился, и купить машину. Пускай не новую, с рук, но свои колеса уже дозарезу нужны. Легко ль в наши с тобой годы пехом через весь город ходить. Не столько работа, сколь дороги выматывают и отнимают время.
— А моя Тонька уже про чебуречную галдит. Колька скоро в школу пойдет, баба устала за копейки вламывать. Решилась уйти с детсадовской поварихи, свое дело начать хочет, да не знает с какого конца к ему подступиться? — хмурился Петрович.
— У ней еще есть год в запасе. А вот моему спешить надо. Годы его идут. Вон уж всю башку инеем обнесло. Семью заводить надо. Он же на баб и не глядит…
— Откуда ведаешь?
— Ты что слепой? Вишь Тонька отворотясь к нему жопой спит, он даже не повернул ее к себе.
— Тонька не баба, соседкой держит, не боле. А и ее нынче ништо не тревожит, тож никого вкруг не видит. Живет, ровно кобыла в стойле.
— Корявая у нас детвора! Нету света в их судьбах, ровно жизнь взаймы дадена им от Бога. Гляжу на них, и сердце болит. Все как ледышки по зиме, ни к кому тепла в душе не имеют. А может, и не было его у них никогда, — загрустил Михайлович.
— Выходит, мы их проглядели…
— Ой, дед, а ты уже тут, за нами пришел? А я сказку про зайцев слушал и заснул. Даже не помню, как получилось. Зато во сне всех зайцев на санках катал. А они такие смешные, даже говорить умели, — вышел на кухню Колька и, сев на колено к Петровичу, попросил: