Вернись в завтра
Шрифт:
— А что же дальше стряслось? — напомнил Петрович.
— Там чем дальше, тем страшнее, — отозвался Михалыч и продолжил:
— Тот мастер вздумал нам разнос учинить за то, что выработка, как сказал, была низкой. Норму не выполняли на круг. Вот тут на меня как наехало. Попер на того сморчка буром. Предложил самому с нами денек повьебывать. Мол, тогда убедишься, суслячий выкидыш, посильна та норма на душу человечью или нет? Мастер чуть ни задохнулся. С ним — никто не осмеливался так базарить. А я зэкам дурной пример подал. Это его больше всего взбесило. Вот и брехнул:
— Вижу, Андрюха, ты, самый отчаянный здесь. А мне смелые мужики дозарезу нужны. С завтрашнего дня будешь вкапывать плотогоном. Нынче тебя доставят на реку. Хватит в тайге отдыхать. Кому говорю мать твою? Живо собирайся, свинячий геморрой! Чтоб через полчаса духу твоего здесь не было!
— Вот так и вышвырнул в плотогоны. Наш «бугор»,
— Под моей «крышей» задышишь, если сможешь. А не сумеешь, невелика потеря…
— Я еще там на повале понял, что ждет меня в плотогонстве что-то говенное. Условники сочувствовать и жалеть начали, такое не с добра. Но то, с чем столкнулся, оказалось хуже всех предположений. И уже на рассвете, когда река была в тумане, велели пойти на плоты, дали в руки багор и благословили матом. Дескать, не мешкай, отваливай шустрее. Тебя напарник ждет. Я и пошел, не зная, что предстоит и как буду работать. Лишь глянул на плоты, сцепленные друг с другом бревна-сортименты, их было очень много. Вот их предстояло перегнать по воде к судну-лесовозу, какое ожидало погрузки у причала. Мне сразу было сказано, чтоб все эти плоты привели в целости и сохранности. Иначе придется не только кисло, а и больно. Тогда я еще не понимал, где я могу потерять плоты. Ведь бревна были сбиты меж собой скобами, связаны тросами надежней некуда. А какие могут быть препятствия на широченной реке? Но мой напарник хмурился и предупредил следить за плотами в оба. Ну нас отцепили, и плоты тут же подхватило течением. Нас понесло вниз, к устью и напарник велел мне держать плоты подальше от берега и показал, как это надо делать. Мы прошли километра три, как нас стало крутить в воронках. Плоты будто взбесились. Они налетали друг на друга, крутились щепками, и я не удержался на ногах, слетел в воду. Вот тут-то понял, почему лесорубы-условники сочувствовали мне еще на деляне! Бревна переворачивались в воде. Вылетели скобы, скреплявшие их, сползли тросы. И все эти бревна стали молотить меня похлеще своры условников с лесоповала. Они били по голове, плечам, тянули на дно, душили, налетая парно. Я уже не думал о сохранности плотов, хотелось выжить, выбраться из этой круговерти, но как, намокшие со всех сторон бревна крутились в воде, и за них невозможно стало ухватиться. Меня вытащил багром мой напарник. Я уже наглотался воды, и меня мутило так, что невозможно стало поднять голову. Но это было лишь начало испытания. Дальше плоты разносило на затонувших корягах и бревнах. Мой напарник пытался удержать хоть часть уцелевших плотов. Это ему удавалось нечеловеческим трудом. Он отталкивался от коряг, вылезших из воды, похожих на чертовы рога.
Андрей Михайлович подбросил дров в камин, сел поближе к огню, теплу.
— Как же тебе подвезло спастись? — услышал голос Петровича.
— Да и сам не все помню. Напарник мой был опытным плотогоном, но и он не увидел, как я снова кульнулся в воду. И ударился об корягу башкой, потерял сознание. Очнулся не скоро, от боли в поясе. Глянул, оказалось, завис я в коряге. Вишу в самых рогах, схваченный на поясе, головой наруже, а задница в воде бултыхается, весь как есть насквозь мокрый. И самое досадное, что вокруг никого. Ни напарника, ни плотов, ни единого бревна, кругом тихо и пусто. А и я, что самое смешное, без штанов, с совсем голой задницей оказался. От рубахи один воротник, как петля болтается. Уж и не знаю, какая блядь подраздеть успела. Но самое досадное, что в таком виде как на помощь звать? Ну, полный конфуз. А и сколько на той коряге канать? Да еще застрявши в рогах, да кверху жопой, совсем кисло пришлось, и первая мысль, как свалить, на берег? Ширина той реченьки Оби — немалая. Если брать с того места, где канал, с километр будет, а дальше и того больше. Ну вот и думай, куда голому деваться? И на реке, ровно насмех, никого. Я кричать стал, людей звал, чтоб хоть кто-нибудь меня приметил и снял с коряги, доставил на берег.
— А чего не переплыл?
— К тому времени меня ноги подвели. Я еще на деляне от них мучился. Не держали, судороги скручивали в штопор, знал, что не осилю переплыть. А и ждать невмоготу. Так вот до потемок досиделся. Тут же, глядь, моторка идет. Я как заорал, чтоб меня подобрали, ну, приметили, подошли, а в этой лодке мой напарник, он возвращался в обрат в сплавную, к своим. Как обрадовался мужик, что я живой! О плотах сказал, мол, выловили бревна тамошние плотогоны, у них все отлажено. Выловленный лес грузят на баржи, а потом увозят к судну. В этот раз почти все достали. Одного боялся, что я потонул насмерть.
— А на што вам мучиться, пускали б бревна без людей, они
— Если б ни плотогоны, половина сортиментов терялось бы по пути! Понял? Вариант проверенный. Государство лишнюю копейку не выкинет. И каб не выгодно было держать плотогонов, их не имели б в сплавщиках леса!
— А как же зимой, когда река замерзала, куда вас девали? — спросил Петрович.
— Лесовозы возили, тракторы, прямо по зимнику. Там знаешь сам, полно болот, летом по ним не поедешь, а зимой, когда все замерзало насмерть, мотались по болотам, их и называли зимним путем иль зимниками.
— Как же ты добрался в тот раз к сплавщикам, совсем гольным? Небось ругали тебя змеи?
— В другой раз может и вломили б, но тут всех смех разобрал, глянув на меня. Ну ты только представь, стою перед ними с воротником на горле. И больше ничего! Лопухом голь спереди прикрыл. Мужики все слова потеряли, хохотали как дурные. Когда им напарник рассказал, как все получилось, дали мне спецовку и посоветовали в другой раз не бегать с плота на плот, а держаться на последнем плоту и внимательно следить, что делает мой напарник и учиться у него всему. Когда же я новому «бугру» сказал, что мой бывший бригадир писал ему для меня «охранную грамоту», чтоб приняли здесь как своего, но мастер отнял бумагу, сплавщики и вовсе потеплели. Дали свою рубаху, исподнее, носки, шапку, даже тепляк сыскали, но утром снова отправили на плоты. Я шел и молился Богу, чтоб вернуться живым… И видишь, не потонул, не сдох, хоть всякий день за руку со смертью дышал. Никогда не был уверен ни только в завтрашнем дне, а и в следующей минуте. Хотя к концу лета научился перегонять плоты почти без потерь, перестал бояться перекатов на реке и напарник уже хвалил, говорил, что я способный ученик, но не все бывало гладко, случались свои сбои, их никогда не угадаешь. Так то вот однажды столкнулись с баржей, она дизтопливо везла нашим сплавщикам. А тут мы, как назло. Баржа скорей к берегу прижалась. А плоты по обшивке загрохотали. Мы со страху спешим отвести их, да не получается. Пробоину утворил и, ну, разве хотели? Ох и досталось нам тогда на каленые. И напарника, и меня отмудохала команда баржи. Потом еще от мастера досталось. Грозился ишачья грыжа, «уголовку» мне состряпать за умышленное вредительство. Но не состоялось у него. Ни все ж вокруг были отморозками.
— А что ты там зимой делал, когда сплава не было?
— Грузили лес на лесовозы. Машин было много. Случалось, даже пожрать не удавалось до самой темноты. За день до тридцати машин отправляли. Возвращались в будки полуживые. Какой ужин? Доползти б до койки. А утром снова как каторжники… Знаешь, как я там научился ценить волю! Всю свою жизнь до
ссылки перетряхнул в памяти, всякую ошибку и глупость вспомнил. Сколько ругал себя за всякую оплошку. И все мечтал, как стану жить, выйдя на волю. Оно ж, все не так получилось, — вздохнул Андрей Михайлович.
— Меня как освобождали, знаешь? Бумага на две недели застряла в милиции. А все от чего? Да потому что и в лягашке работал родной брат нашего гундосого мастера! Они — сволочи одинаковые! Вот и проморили лишку. Ну я на них напоследок оторвался от души! Уж они меня не забудут никогда.
— Как же их прищучил? — открыл рот Петрович. Михалыч рассмеялся:
— Так уж приключилось, что по весне река вышла из берегов больше обычного и затопила берлогу. В ней медведица с двумя пискунами. Одного она унесла, а второй на дерево влез, мамку звал, да не дождался. Сняли его наши мужики и приручили зверюгу. Он быстро рос и к осени совсем большим стал. Всех наших сплавщиков доподлинно знал, а вот мастера на дух не терпел. Тот в отдельной, в своей будке дышал, брезговал работягами. А медведь ко мне, как братан приходил. С моих рук ел. И мужики говорили, что медведи никогда не станут жрать у того, чьи руки в крови. Таежное зверье убийц враз чует. Ну да этот медведь только своих признавал, чужих прогонял прочь, подальше от лесосплава. Но по команде, за кусок сахару, мог таких пиздюлей отвалить любому, что мало не казалось. Ну, а тут лягашонок приехал с бумагами на мое освобожденье. Я враз увидел, что он отнял две недели вопи. Так обидно сделалось. А дело уже к вечеру. Было решено поехать в район утром, оттуда на поезд и домой. Я собрался, а ночью запустил медведя нашего к тем братьям и натравил на обоих…
— Нешто оне не закрывались? — удивился Петрович.
— В тайге и на сплаве никто не закрывался. Запрещалось такое. А двери медведь открывал спокойно. И ввалился, когда эти двое уже вовсю спали. Ох-х, и вломил он им! Порезвился наш косолапый от души. Так отметелил обоих придурков, что отплатил за все мои мученья разом. Я когда утром увидел их, был очень доволен. Ни одного живого места на них не оставил. Вся бригада не сумела б так уделать. Короче, отдал я мишке весь свой сахар и уехал с Сибири насовсем.