Верность сердцу и верность судьбе. Жизнь и время Ильи Эренбурга
Шрифт:
Будучи знаком чуть ли не со всеми крупными писателями Европы, Эренбург использовал эти связи, чтобы поднимать престиж Советского государства, в особенности как борца против фашизма. Он стал посредником между прокоммунистически и некоммунистически настроенной интеллигенцией, делая необходимость противостоять Гитлеру средством помогать Советскому Союзу. Среди ближайших друзей Эренбурга был французский романист Андре Мальро, разделявший его веру в то, что сталинская Россия способна быть оплотом против фашизма. Эренбург весьма и весьма способствовал решению Мальро и его жены отправиться в Москву на Первый всесоюзный съезд советских писателей, который должен был состояться в начале лета. Лучшее доказательство своей полезности Эренбург вряд ли мог представить. Мальро был уже легендарной фигурой, знаменитым исследователем Востока, автором недавно выпущенного романа «Условия человеческого существования» — завлекательного повествования о революционных перипетиях в Китае; он только-только получил Гонкуровскую премию, самую почетную награду во французской изящной словесности. Присутствие Мальро на писательском съезде в Москве убедительно показало бы, что советский режим, в отличие от нацистского, обращается
В тридцатых годах Андре Мальро и Илья Эренбург были почти неразлучны: «в течение восьми лет в Париже, в Германии я видел его неизменно рядом» [304] . Эренбург написал для советской печати восторженную рецензию на «Условия человеческого существования», говоря о романе с проникновенностью, какую редко позволял себе в эти годы. Он понимал, что «Условия человеческого существования» отнюдь не является призывом к революции. Все книги Мальро «рождены внутренней необходимостью, — писал Эренбург. „Условия человеческого существования“ Мальро были не меньше данью его поискам романтических приключений, чем интересу к революционным событиям в Шанхае» [305] .
304
ЛГЖ. Т. 2. С. 8.
305
Литературная газета. 1933, 11 июня. С. 2.
Решение Мальро присутствовать на писательском съезде означало для Эренбурга и многообещающий знак, и личный триумф. Они поехали вместе, с женами, на советском теплоходе «Дзержинский» (по имени основателя Чека), который вышел из Лондона в конце мая и прибыл в Ленинград 14 июня. Прибытию Мальро и Эренбурга в Ленинград было придано значение большого события: «Литературная газета» поместила на первой странице фотографии и интервью, в котором Мальро ясно выражал преданность Стране Советов в словах, вполне устраивавших его гостеприимных хозяев. «Если разразится война, — заявил Мальро, — а я думаю, что начнет ее Япония, я первым буду работать над созданием иностранного легиона, в рядах которого буду с винтовкой в руках защищать СССР, страну свободы» [306] . Это не было пустыми словами. Когда в Испании вспыхнула гражданская война, Мальро поспешил в Мадрид, затем организовал поставку республиканцам французских самолетов, а во время Второй мировой войны играл важную роль во французском подполье.
306
Ibid. 1934, 16 июня. С. 1.
По прибытии в Ленинград Эренбург влился в коммунистическую пропаганду, развернутую накануне съезда писателей. «Вопрос о создании нового человека и новой культуры в Советской стране поставлен конкретно и <…> от успеха этого опыта зависит судьба Европейской культуры», — провозглашал он. И далее продолжал в духе того образа, который лепил — советского эксперта по делам Европы. Не преминул упомянуть, что его литературные эссе — целый том, включивший и жесткую критику консерваторов и антисталинистов вроде Франсуа Мориака — переведены на французский. И с гордостью рапортовал, что его статьи о восстании австрийских рабочих нелегально распространяются в Вене; похвастал успехом «Дня второго» в Европе. И тут же заявил претензию, дерзость которой поражает и поныне. За месяц до его приезда «Литературная газета» заклеймила «День второй» как клевету на советскую действительность. Разгневанный на «Литературку», Эренбург не скрывал своего удивления ее позицией: «когда советская критика <…> начинает говорить о книге советского писателя тоном, который был бы уместен только в том случае, если бы речь шла о произведении, написанном нашим врагом» [307] . Роман и впрямь все еще в официальных кругах, видимо, считался двусмысленным. Он вышел в свет в начале 1934 года, но в советской печати с откликами на него медлили. В течение марта и апреля Эренбург не раз просил Валентину Мильман сообщить ему, есть ли рецензии. А в письме от 8 мая уже едва сдерживал владевшую им тревогу: «Почему [вокруг книги — Дж. Р.] „заговор молчания“?» — настоятельно спрашивал он [308] .
307
Ibid.
308
Письмо Эренбурга к В. Мильман от 8 мая 1934 г. // Архив И. И. Эренбург.
Ему пришлось ждать еще десять дней. 18 мая 1934 года в «Литературной газете» наконец появилась рецензия на «День второй» — длинная, уничтожающая. (Когда Эренбург 14 июня прибыл в Ленинград, он о ней уже знал). Автор статьи, озаглавленной «Жертвы хаоса», публицист А. Гарри, обвинял Эренбурга в «клевете», заявляя, что его герои «потерялись в хаосе новостройки, они заблудились в канавах, экскаваторах и кранах» [309] . Единственное, чем мог утешиться Эренбург, было сопровождавшее статью неожиданное заявление от редакции, в котором говорилось, что она не разделяет мнения А. Гарри и в ближайшее время откроет о романе дискуссию.
309
Литературная газета. 1934, 18 мая. С. 2.
Через три дня после приезда Эренбурга в Россию его уверенность в правильности взятого им курса нашла подтверждение в необычайно проникновенной статье, напечатанной в газете «Известия». Написанная Карлом Радеком, видным журналистом, который, по слухам, получал директивы лично от Сталина, статья изливала хвалы роману «День второй»
310
Известия. 1934, 18 июня. С. 2.
Тем временем открытие съезда советских писателей с конца июня перенесли на середину августа. У Эренбурга оказалось свободное для отдыха лето, и он почти весь июль провел вместе с дочерью в поездках по Северу, а вернувшись в Москву, посвятил оставшиеся дни встречам с другими писателями. Тогда же он написал для «Известий» не совсем обычную для себя вещь — фельетон «Откровенный разговор». В нем рассказывалось о гостинице «Националь», где Эренбургу был предоставлен номер и откуда его выселили в связи с прибытием западных туристов. На глазах у Эренбурга гостиница внезапно преобразилась. Весь штат облачился в новую форму, залы и ресторан обновили и разукрасили, официанты и горничные учились улыбаться и кланяться. Эренбург решил, что приезжает Эйнштейн или подобная мировая величина, но когда он увидел, что все это угодливое лакейство затеяно ради заурядных иностранных гостей, он пришел в ярость: люди, заведовавшие гостиницей, не знали «разницы между комфортом и шантаном, между гостеприимством и угодливостью». Впрочем, вопрос ставился шире:
«Будь я вашим гидом, граждане интуристы, — писал Эренбург, — я не кривил бы душой, я не скрыл бы от вас многих злых сказок. Я не говорил бы вам: „Посмотрите направо — там старая церквушка“, только потому, что налево стоит очередь <…> В нашей стране еще вдоволь нужды, косности и невежества: мы ведь только-только начинаем жить <…> я мог бы вам рассказать немало дурных сказок. У нас много говорят об уважении к человеку, но уважать человека у нас далеко еще не все научились» [311] .
311
Ibid. 1934, 26 июля. С. 3–4.
Фельетон навлек на Эренбурга неприятности. Приведя выдержки из «Откровенного разговора», лондонская «Таймс» объявила, что Россия обманывает иностранных туристов, а советские чиновники возложили на Эренбурга вину за аннулированные путевки и инкриминировали нанесение стране материального ущерба. Тем не менее — вспоминал Эренбург в своих мемуарах — «Известия» (т. е. Бухарин) встали на его защиту, и дело обошлось без дальнейших последствий [312] .
Тем же летом 1934 года, как раз когда Эренбург и Мальро отбывали в Советский Союз, за церемониями и осмотром достопримечательностей происходило другое, не предававшееся огласке, происшествие: 14 мая, за месяц до прибытия званых гостей в ленинградский порт, в Москве был арестован поэт Осип Мандельштам.
312
ЛГЖ. Т. 2. С. 28. При публикации Книги четвертой мемуаров в «Новом мире» в 1962 г. Эренбургу не разрешили упоминать имя Бухарина. Однако несколько позднее при издании девятитомного Собрания сочинений, где мемуары печатались в двух последних томах, Эренбург смог вставить имя Бухарина. См.: Эренбург И. Г. Собр. соч. Т. 9. М., 1967. С. 33.
Непосредственной причиной ареста послужило стихотворение о Сталине, которое Мандельштам, написав в ноябре прошлого года, прочитал небольшому кругу знакомых и друзей. Яркое и лаконичное, оно было одним из первых, открыто высказавшим то, о чем все тогда уже в глубине сердца начинали ощущать: «Мы живем, под собою не чуя страны, / Наши речи за десять шагов не слышны, / Только слышно кремлевского горца, / Душегубца и мужикоборца» [313] .
На этот раз Мандельштама пощадили. Его жена сделала все возможное, чтобы его спасти [314] . Она бросилась к Бухарину, который не однажды уже выручал Мандельштама. И Пастернак, извещенный Ахматовой, также пошел к Бухарину, высказав ему свою тревогу. Бухарин, не колеблясь, обратился непосредственно к Сталину, упомянув в своем письме и о чувствах, испытываемых Пастернаком. Предпринятые шаги возымели действие. Через несколько недель Надежде Мандельштам разрешили свидание с мужем на Лубянке. И вместо расстрела или тюрьмы (стихотворение квалифицировалось как «террористический акт») Мандельштам был приговорен к трехгодичной ссылке, которую отбывал в Воронеже; его судьбу решило распоряжение свыше: «Изолировать, но сохранить».
313
Мандельштам Осип. Собр. соч. Т. 1. Munich, 1967. С. 202, 511.
314
События, связанные с арестом Осипа Мандельштама описаны его женой, Надеждой Мандельштам, в ее «Воспоминаниях».