Верность
Шрифт:
— Учится хорошо, — сказал Федор.
— Не поэтому! Отец — директор. И задал бы я ему!
Отец каждый вечер спрашивал Федора, как прошел день в школе, проверял уроки.
По вечерам он играл в шахматы с Федором или Анатолием, помогал настраивать детекторный приемник, читал им книги. Часто рассказывал о гражданской войне. Это были самые интересные вечера для ребят. И сам отец любил их общество — до определенного часа, пока не скажет:
— Спать!
И тогда — конец. Ребята шли спать.
Раньше, в самом раннем детстве, Федор
На стене, над кроватью Федора, висел портрет кудрявого белокурого мальчика, и Федор давно уже знал, что это Володя Ульянов. Над кроватью отца висел другой портрет: Владимир Ильич за столом с газетой «Правда».
Федор еще не понимал слова «вождь», но он уже знал, что Владимир Ильич — самый большой и самый добрый человек на земле, что он освободил всех трудящихся. Знал не только потому, что об этом рассказывали учителя в школе, а больше потому, что этот кудрявый беленький мальчик, когда стал взрослым, подарил отцу настоящую жизнь, что отец шел за ним в бой против буржуев. Он стал в семье таким же понятным, своим, нужным, как были понятны и нужны мать, отец, весь этот хороший детский мир.
И отец, что бы ни делал, вспоминал Ильича и всегда, видно, думал о нем. Ласковая, теплая улыбка раздвигала отцовские усы, когда он смотрел на портрет.
Но однажды в зимний вечер отец пришел и остановился на пороге с таким бледным лицом и округленными, в белом ободке инея, глазами, что Федор и мать испугались.
Отец что-то хотел сказать, но только шевельнул губами, повел рукой, словно желая удалить всех из комнаты, и прошел к себе в кабинет. Плотно закрыл дверь. Через несколько минут испуганная мать зашла к нему. Отец лежал на кровати вниз лицом.
Когда мать вернулась, Федор узнал:
— Умер Ленин…
…Тревожно гудел заводской гудок. Печальная толпа стояла на площади. На трибуне — отец. Капли слез на худых щеках. Он говорил с народом.
…Потом жизнь опять пошла стремительно. Отец, кашляя, носился по району, ругал, будто бил смертным боем, противников (он говорил о них презрительно: «оппозиционеры»), восстанавливал разбитый в гражданскую войну сахарный завод, воевал с лавочниками и спекулянтами.
Федор и Анатолий вступили в пионерский отряд.
Раз, два, три! Мы — большевики, Мы буржуев не боимся, Пойдем на штыки… —пели они. Отец одобрительно говорил:
— Молодцы!
Потом Анатолий переехал в город. Встретились они через четыре года.
— Ну, Федор, — сказал отец однажды, — читал, что партконференция постановила?
— Читал.
— Огромные дела! Тяжелая индустрия, пятилетка! Думаю, ты не хочешь быть в стороне?
— Конечно!
— Что
— Хочу поступить в ФЗУ.
— Правильно! Марш на завод!
Вступилась мать:
— А со мной посоветовались?
— С тобой? — Отец подумал. — Посоветуемся с ней, Федор, а?
Федор засмеялся.
— Посоветуемся! — Он догадался по глазам отца, что тот уже советовался с матерью.
Она обняла Федора.
— Чертенята! Все б они бегали… Ну, ладно, Федор, иди… Хорошее дело — завод… Только вот как же учеба?
— Очень просто, — сказал отец. — Будет работать и учиться. Сейчас надо вдвое быстрее бегать.
Он улыбнулся и похлопал сына по спине:
— Спартанец! Одолеешь? Будет трудно, учти!
— Одолею.
Они расцеловались, и Федор отправился в город, на завод.
Там он встретил Анатолия. Блестя глазами, тот рассказывал:
— Ну, мои разыграли трагедию! «Как, куда, на завод? Чумазым слесарем?» А я, братец ты мой, как сказал им трагическим голосом: «Прощайте, я не ваш сын», — сразу притихли, пышек напекли.
В первый день, получив новые синие комбинезоны и проделав утомительный многочасовой урок — стуканье молотком по деревяшке для выработки удара, — они пошли по городу.
Рукава комбинезонов были засучены. Руки нарочно не вымыли, шли рядом, в ногу, солнечным проспектом, и люди встречали их улыбками.
— Расступись, идет рабочий класс! — шутил Анатолий вполголоса, так, чтобы слышал лишь Федор.
Все и так видели, что идет действительно рабочий класс — с замасленными руками и в новых, безукоризненно чистых комбинезонах.
Завод ремонтировал паровозы — пятьдесят паровозов в месяц. Фабзавучники делали четыре.
— Мало! — горячились мальчишки. — Даешь пять паровозов в месяц!
Смешались дни и ночи, сумасшедше бежали часы… Паровозы, облепленные фабзайчатами, выходили на линию.
Федор и Анатолий жили в одной комнате. Год выдался трудный, аппетит у ребят был завидный. Отец в письмах посмеивался, лукаво спрашивал: не наскучил ли завод?
Федор отвечал коротко, но энергично: нет! Анатолия родные старались смутить в письмах перечислением всех благ, которые ждут блудного сына по возвращении домой. Анатолии смеялся.
— Ты посмотри, — говорил он другу, — чем они заманивают: сад дал первый урожай, коровка отелилась, и даже, будто невзначай, — хорошая дочка у бухгалтера, скромная, тихая…
Ребята поступили на рабфак. Но проучились вместе недолго. Анатолий подхватил где-то тропическую малярию, и ему пришлось уехать домой. На прощание он сказал:
— Черт! Вот неудача! Как поправлюсь — сразу к тебе. Жди!
Оставшись один, Федор продолжал следовать хорошему правилу отца: ничего не откладывал на завтра, тренировал свое тело и волю. Каждое утро до пояса обливался холодной водой, играл двухпудовыми гирями, вертелся на турнике, Тело его было крепко, не знало простуды, и сильные мускулы обозначались под плотно обтягивающей грудь майкой.