Вернуть мужа. Стратегия и Тактика
Шрифт:
– Можно было бы просто попытаться во всем разобраться, а для этого взрослые люди разговаривают, - старик настойчив и опять внешне спокоен.
– Я не знаю, что мне теперь со своей жизнью делать. Мне бы с самой собой поговорить, а не с ним. Я себя не слышу и не воспринимаю. Знаете, мы с Сашкой и Леркой недавно никак не могли убедить Милу, что ее героиня-дура совершенно зря решила свести счеты с жизнью из-за мужа-изменника. Я так вообще хохотала над сюжетом. А теперь чем я отличаюсь от этой героини?
– Вы говорите о смерти или иронизируете?
– спрашивает Михаил
Смерть. Мысль о ней, как назойливая муха, возвращалась ко мне снова и снова. Вру. Не то чтобы я решила покончить с собой, но картины отчаяния, заполнившие мое сознание и топившие меня не просто в разочаровании - в горе, возникали в воображении яркими и четкими сценами. Вот меня не стало. Вот Максим в шоке, топит горе в алкоголе и ночует на кладбище у моей могилы, на коленях моля о прощении. А поздно! Теперь живи с этим, если сможешь...
Вспоминаю, как влюбленная в баскетболиста Кирилла Ермака Мышильда ночью приехала ко мне на такси и отчаянно рыдала в подушку, лежа на нашей с Максимом кровати. Муж был сослан в гостиную на диван, а мы с сестрой до утра рефлексировали: Мышильда строила злобные планы мести Ермаку за его неожиданную помолвку, а я строила из себя опытную женщину, пожившую и много понимающую.
– Отравлюсь, - глядя в наш зеркальный потолок, говорила сестра.
– Между прочим, меня, как невинную девушку, будут хоронить в свадебном платье. Вот лежу я, такая прекрасная, обманутая, целомудренная, в красивом гробу, а он над ним плачет. А поздно, все, нет меня!
Я в этот момент тоже смотрела в потолок и еле-еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться и не обидеть:
– Какая ты все-таки молодая и дурная, - ласково говорила я, гладя ее жидкие белокурые волосики.
– Разве можно шутить такими вещами, как смерть? А мы? Что мы будем делать без тебя? Наш отец, твоя мать, друзья? Заберешь у себя свою жизнь - и навсегда изменишь нашу.
Что ж, жизнь дала мне прекрасную возможность побывать в шкуре обманутой женщины. И с историей Мышильды не сравнить: "изменник" Ермак и не подозревал о чувствах своей фанатки Дымовой Марии Михайловны, более того, думаю даже не помнил ее в лицо.
– В принципе, в мысли о самоубийстве что-то есть. Она вполне может быть продуктивной, - неожиданно оживляется старик.
– А давайте-ка рассмотрим и этот вариант.
– Вариант?
– смотрю на мгновенно преобразившегося старика с удивлением. Что его так вдохновило? Моя смерть? Странное профессиональное рвение.
– Предлагаю вам все тщательно продумать, Варвара Михайловна, - Михаил Аронович бодро продолжил:
– Для начала советую оставить текст собственного некролога. При вашем щепетильном отношении к слову, к тексту, думаю, вам небезразлично, что могут опубликовать после вашей смерти.
– Да... Хотелось бы что-то строгое, неэмоциональное, без подробностей моей личной жизни, - хрипло говорю я, от неожиданности потеряв голос. И только сейчас понимаю, что совсем не хочу выносить сор из избы, не хочу, чтобы о причине моей смерти узнали все. Это сломает ему жизнь.
– Прекрасно!
– радостно восклицает старик.
– Просто замечательно! Вы напишете его сами! И после вашей смерти мы опубликуем именно его. Обещаю. Надеюсь, вы не сомневаетесь в моем слове и моих возможностях? Георгий все устроит так, как надо.
Даже обидно, что от минорного сочувствия сосед так быстро переключился на мажорные варианты. Какие-то извращенно мажорные, честное слово!
– Так!
– Михаил Аронович потирает руки в предвкушении.
– Сначала бульон, волшебный, куриный, по рецепту вашей бабушки. Потом чай с малиной и пирогом. А затем и некролог. Попробуйте на тысячу знаков.
– Дядя Георгоша постарался?
– устало улыбаюсь я, покоряясь энергичному старику. Он не готовит сам. Рано утром приходит его приемный сын Георгий Михайлович и готовит отцу на пару дней. После смерти бабушки ее знаменитый на весь дом и всю родню куриный супчик смог повторить только он. Ни у Риты, ни у Галины Семеновны, ни даже у Сашки, обладающей мыслимыми и немыслимыми талантами, этот суп не получался. Выходило вкусно, сытно, но не так, как у бабы Лизы. А вот дядя Георгоша смог.
– Хорошо, - удерживаю очередную порцию слез. Пусть будет перерыв на обед. Наслаждаюсь большим куском яблочного пирога. А что? Потолстеть перед запланированной смертью все равно не успею. Неадекватно хихикаю, вспомнив Кэрролла: "От горчицы - огорчаются, от лука - лукавят, от вина - винятся, а от сдобы - добреют. Как жалко, что об этом никто не знает... Все было бы так просто. Ели бы сдобу - и добрели!" Я обожаю Кэрролла. Мне кажется, что его удивительные истории об Алисе - не просто кладезь мудрых мыслей, это сокровищница вселенского смысла.
Вспоминаю, как после отказа прописывать петельки и крючочки в прописях под вопли "Не получается, потому что я левша несчастная!" узнала от бабушки, что Кэрролл тоже был левшой. Она рассказала, что отец насильно переучивал его писать и вообще все делать правой рукой, от этого маленький Чарльз Лютвидж Доджсон стал заикаться. И пусть всемирная паутина кишит, как тараканами, самой неприятной о нем информацией, я его самая преданная поклонница. В девяностые договорились даже до того, что именно Кэрролл и был тем самым Джеком Потрошителем. Мы с бабушкой в это свято не верили. Тем более, ее муж, отец моего отца, которого тот не помнил, мой дедушка, которого я никогда не видела, увлекался фотографией, как и Кэрролл, один из лучших фотографов Викторианской эпохи.
Испытываю ностальгию по старым добрым временам, когда яблочные пироги были вкуснее, моей доброй феей была бабушка Лиза, мы с Максимом были влюблены друг в друга, а впереди было только счастье. Острое чувство потери уничтожает добрые ностальгические переживания. Последние куски пирога глотаю вперемешку со слезами.
– Готовы?
– с тревогой и участием спрашивает Михаил Аронович.
– Или меняем планы?
– Нет, - отрицательно качаю головой.
– Все по плану: бульон, пирог, некролог.