Вернувшиеся
Шрифт:
Она говорила сквозь сжатые зубы. Ее опущенные кулаки раскачивались взад и вперед.
— Лиззи, — взмолился он.
Она закричала. Ее голос дрожал от гнева, боли и страха.
— Лиз, пожалуйста!
Но она не переставала кричать.
Роберт Питерс уже успел забыть, как сильно отличалась реальная Элизабет Пинч от того милого образа, который он хранил в своих воспоминаниях.
Пастор проснулся от звука большого грузовика, проехавшего по шоссе около гостиницы. Тонкие стены здания подрагивали от рева двигателей, когда большие машины, похожие на огромных
Неужели они так и ехали до самого города, подумал пастор. Довольно опасный способ передвижения. Хотя в их дни смерть стала такой сомнительной и противоречивой, что, возможно, ее уже не считали опасной.
Когда он в прошлый раз возвращался из центра временного содержания, по радио сообщили, что у границ Атланты была ликвидирована группа «вернувшихся». Они скрывались в небольшом городке — вероятно, все плохое происходило сначала в небольших городах. Сторонники «Движения истинно живых» нашли их убежище и предложили «вернувшимся» сдаться. Им даже гарантировали безопасность. Те люди, которые прятали оживших мертвецов, тоже оказались блокированными в доме. Все походило на инцидент в Рочестере, но только в большем масштабе.
Когда фанатики из ДИЖ окружили дом, ситуация вышла из-под контроля. В конечном счете, дом загорелся, и все люди внутри — живые и «вернувшиеся» — погибли мучительной смертью. По радио сказали, что, несмотря на аресты нескольких участников убийства, суд не предъявил ни одного обвинительного акта.
Пастор долго стоял у окна, наблюдая за грузовиками на шоссе и размышляя об Элизабет. Теперь он называл ее «Элизабет», а раньше она была для него «Лиз». Завтра он снова пойдет к ней на свидание, пообещав охранникам, что не будет создавать им неприятностей. Возможно, он даже поговорит с высокопоставленными людьми и Элизабет освободят под его ответственность. Если будет нужно, он использует свой духовный авторитет — обвинит начальство лагеря в безбожии, как умеют делать люди в рясах. Наверное, уговоры будут трудными, но у него все получится. Он заберет ее с собой.
Милостью Божьей, у него все получится. Пастор Питерс не сомневался в этом. Главное, приложить усилия.
— Милостью Божьей, у нас все получится, — сказал ей Роберт. — Главное, не терять надежду.
Она засмеялась.
— Когда ты стал таким религиозным, Берти?
Он сжал ее ладонь. Никто не называл его так со времен далекой юности. И только для нее он был «Берти». Она прижалась щекой к его плечу. Казалось, что они, вернувшись в прошлое, снова сидели на нижней ветке старого дуба на ферме ее отца, а не находились в секторе для посещений Меридианского центра временного содержания. Роберт пригладил ее волосы. Он успел забыть их медовый оттенок и то, как мягко они скользили между его пальцами. Каждый день, проведенный с ней, дарил ему новые открытия.
— Конечно, их придется убеждать, — сказал он.
— Сделай все, что в твоих силах.
— Я постараюсь.
— У тебя все получится, — заверила она его.
Роберт поцеловал ее в переносицу, чем заслужил неодобрительные взгляды других
— Когда ты стала такой спокойной и терпеливой? — спросил он.
— Что ты имеешь в виду?
— Где твой необузданный норов? Он исчез.
Она пожала плечами.
— Какой смысл в бунтарстве? Мое неистовство столкнулось с миром, и остался только мир.
Он заглянул в ее глаза.
— Какие мудрые слова.
Она засмеялась.
— Что тут смешного? — спросил Роберт.
— Ты такой серьезный!
— Мне положено быть таким. Я повзрослел.
Она снова прижалась к его плечу.
— Куда мы потом поедем? — спросила Элизабет. — Я имею в виду, когда мы выберемся отсюда.
— Я повзрослел, — повторил он по какой-то причине.
— Мы можем поехать в Нью-Йорк и пройтись по Бродвею, — сказала она. — Я всегда хотела посмотреть Бродвей.
Пастор кивнул и взглянул на маленькую ладонь, которую держал в своей руке. Время не оставило на ней никаких следов. Она была такой же гладкой, как и в прежние дни. Это не удивило его. Все «вернувшиеся» были такими — они опровергали законы природы. Но почему ее гладкая и нежная рука расстроила его?
— Ты не считаешь меня старым? — спросил Роберт.
— Или, давай, поедем в Нью-Орлеан!
Она выпрямилась и возбужденно воскликнула:
— Да! В Нью-Орлеан!
— Хорошо, — сказал он.
Девушка вскочила на ноги. Ее глаза искрились от счастья.
— Представь себе! Мы с тобой на Бурбон-стрит. Везде джазовая музыка. И полным-полно еды. Но мы начнем не с нее!
— Как скажешь, милая.
Элизабет схватила Роберта за руки и, потянув его к себе, заставила подняться на ноги.
— Потанцуй со мной, — попросила она.
Пастор сделал ей одолжение и, несмотря на взгляды и шепоты других людей, они закружились в медленном танце. Она была такой маленькой, так походила на его жену…
— У нас все получится, — сказала Элизабет, прижимаясь щекой к его широкой груди.
— А если они не отпустят тебя?
— У нас все получится, — повторила она.
Они покачивались в медленном танце. Солдаты наблюдали за ними. Вот так отныне теперь и будет, подумал пастор.
— Ты помнишь, что я бросил тебя? — спросил он у девушки.
— Я могу слышать, как бьется твое сердце, — ответила она.
— Ладно, — прошептал Роберт Питерс.
Через минуту он снова повторил:
— Ладно.
Не так он представлял себе эту беседу. Элизабет Пинч из воспоминаний Роберта — та, чей образ висел над алтарем его брака — не ушла бы от обсуждения такой важной темы. Она была бойцом — даже в те моменты, когда сражение не гарантировало победы. Она бы ругалась, клялась и бросала в него все, что попадалось бы ей под руку. Она напоминала своего отца: человека ярости и гнева. Вот почему он любил и обожал ее.
— Я попробую забрать тебя отсюда, — сказал Роберт Питерс.
Хотя на самом деле ему уже хотелось оставить ее здесь, в тюрьме, одиноко танцующей в огороженном дворике концентрационного лагеря.