Верочка
Шрифт:
Я взял её перчатки, шляпку, муфту и клал то на диван, то на комод.
Помогая Верочке скинуть шубку, я спросил:
– Отчего же вы не раздеваетесь, m-lle Эмма?
M-lle Эмма сказала Верочке несколько слов по-английски.
– M-lle Эмма сейчас уйдёт, – проговорила Верочка прерывающимся голосом. – Она уйдёт, если ты… этого захочешь…
– О, да, да! – ответила m-lle Эмма.
– Зачем уходить?.. Куда?.. – спросил я. – Но… впрочем… Хорошо, Верочка, мы останемся одни!
Сказавши это, я с нетерпением стал ждать ухода m-lle Эммы, приписывая её присутствию своё смущение.
Но когда мы остались одни с Верочкой, смущение усилилось. Мы сидели на диване и молчали.
– Не хочешь ли чаю, Верочка? – проговорил я.
– Нет.
– Можно подогреть… Я прикажу…
– Не надо!
Снова молчание.
Белесоватый день лил тусклый свет в комнату. Лишь зеркало в углу сверкало, и в нём отражалась фигура Верочки, с наклонённой головой, в красной шёлковой кофте, перетянутой кожаным поясом.
Мало-помалу брильянтовые серёжки в её ушах стали дрожать.
– Что с тобой, Верочка? – спросил я.
В ответ раздалось её рыдание – сначала тихое, сдержанное, потом громче. Она закрыла лицо руками и горько заплакала.
Я бросился к ней, упал к её ногам, обнял её колени, покрыл поцелуями её платье.
– Что с тобой, Верочка, милая? Перестань! Что с тобой?
Но она всё плакала. Её слёзы, за каждую каплю которых я отдал бы всю свою кровь, сжимали мне сердце невыразимой болью. То были истерические слёзы, потрясавшие её, слёзы, которых я никогда не забуду…
– О, ради Бога! Выпей воды! Верочка!
Она взяла стакан, но вода проливалась, и шёлковая кофта её намокла на груди и потемнела.
– Саша!.. Зачем… зачем… ты… обидел его!? – произнесла она, наконец, делая усилие над собою. – Ты его обидел… жестоко… ты разоряешь его… Саша! О, какая я несчастная! Смотри, милый брат мой, дорогой мой, голубчик, Сашечка, я тебя на коленях умоляю… Не ссорься с ним! – страстным, слезливым шёпотом заключила она и хотела опуститься на пол, но я удержал её.
Я встал и проговорил:
– Успокойся, Верочка. Никому я не желаю зла. Ты хочешь отклонить меня от весьма благоразумного поступка… – Правда, поступок неожиданный… Если б не обидное обращение дяди, никогда не пришло бы мне в голову… Но тут ещё одно обстоятельство замешалось… Что ж, сказать тебе всё прямо?
Сердце моё замерло.
– Мне показалось, Верочка, что дяде выгодно даже, если он поссорится со мной… с некоторых пор выгодно… Видишь ли…
Я остановился и продолжал:
– Он тебя любит. Но не как приёмную дочь, а как… прости меня, пожалуйста… как лю… как постороннюю девушку… Ну, и я тоже… Правду сказать, Верочка, я тебя с осени ужасно полюбил!
Я взял её за руку и крепко сжал; она смотрела на меня заплаканными глазами.
– Выпей воды, пожалуйста, Верочка, я боюсь, что к тебе вернётся припадок… Выпей!
Я напоил её из стакана как ребёнка.
– Если б я мог… если б, Верочка, милая, счастье моё, сокровище, если б я мог думать, что
Жар разлился у меня в груди, бросился в лицо, зажёг щёки.
– Никогда не стал бы я ссориться с дядей… Верочка, видишь ли, если б за тобой стал ухаживать молодой человек, я не так бы мучился, как теперь, когда я думаю на дядю… Ах, какое это горе и терзание! Я терзаюсь, дядя терпеть не может, зачем я на глазах… Это всё его тревожит и раздражает, оттого что я подозреваю… Мне кажется, мы с ним видим друг друга насквозь! Для него лучше, если мы расстанемся!..
Глаза Верочки затуманились, но она молчала. Я сел и обнял её.
– Скажи же что-нибудь! Может быть я обижаю тебя неосновательно… Тогда прости меня. Но ты видишь, я люблю тебя и с ума схожу от любви… Я прилетел в Петербург для тебя… Не думай, что для денег… Это вдруг я выдумал предлог и чтоб отплатить чем-нибудь дяде. А я для тебя, для тебя! Я люблю тебя, Верочка! Рассей мои подозрения! Скажи, что я оскорбляю тебя, что я лгу, что ничего у тебя нет с дядей… Скажи!
Она молчала.
– Я жесток, Верочка, мне стыдно, что я пристаю так к тебе… Да что ж делать, когда я измучился, и у меня нет других мыслей и других разговоров. И ты сама пришла ко мне… Значит, и ты хочешь развязки… Хочешь, да?
Я слышал, как дрогнул её стан и точно потеплел под моей рукой. Она сказала:
– Сделай так, чтобы помириться с папа.
Она подняла на меня глаза, кроткие и лучистые, со следами невысохших слёз на ресницах.
– То есть, что? То есть, ты требуешь, чтоб я оставил у него деньги? Неужели это значит помириться?
В её глазах стояло недоумение; я ясно видел, что она боится меня, – боится, что я не соглашусь.
– Папа надо деньги, – произнесла она.
– Не называй его папа! – вскричал я. – Какой он тебе папа! Он тебе чужой человек! Или нет, он тебе близок?.. Крепко… ужасно близок?.. Да?.. Да скажи же?!
Меня злость разбирала.
– Так он тебе близок? Так? – спрашивал я и больно обнимал её. – Так всё же он не папа?! А впрочем, папа, папочка, папаша! Ха-ха!
– Мне страшно тебя…
– Полно, Верочка, нашла страшное… Ах, я жалкий человек! Зачем я полюбил тебя, зачем люблю?..
– Пусти…
– Пустить тебя? Ну, разумеется, я тебя не удерживаю!
Я оттолкнул её.
– Саша!
Она заплакала опять, но тихими слезами, которые светлыми струйками сбегали по её пальцам. Я стоял, заложив руки в карманы. Я был груб, мне хотелось побить её.
– Долго это будет продолжаться?
– Пощади его! – отвечала она.
– Всё он да он! Верочка, он почти втрое старше тебя! Как можно любить его!.. Послушай, дитя моё! Мне опять пришла мысль: ну, что если я обижаю тебя напрасно! – я подошёл к ней и снова обнял её. – Ты не можешь его любить!.. У него отжившие взгляды… Он… эгоист…
– Он добрый, – прошептала она.
Пальцы мои хрустнули.
– Да, очень добрый, – продолжала Верочка, отнимая руку от лица и вытирая глаза платком, на котором красовался вензель Сергея Ипполитовича. Этот вензель лез в глаза. – Хороший и славный… Он тебя любил и любит, хоть ты ему зло делаешь.