Вероломство

Харрелл Анна

— Вполне.

— Славно. Позови-ка сестру. Пусть снимет эти проклятые бинты. Мы едем сегодня же.

Дженни засмеялась.

— Ты, как всегда, невозможен. Мы с папой задумали собрать всю семью на День Поминовения[25]. С невестками и внуками соберется целая бригада.

— Помнится, и в 1961 вас была целая бригада.

— Теперь ты меня этим не заденешь. Много воды утекло, я стала совсем другой. Сама воспитала шестерых детей, хозяйничаю на лучших во Флориде цитрусовых плантациях, двадцать шесть лет живу бок о бок с отцом. Я ожесточилась.

—

Ты так и не вышла замуж, — заметил Томас.

Дженни без сожаления или грусти пожала плечами и улыбнулась.

— Мне всего пятьдесят четыре. Кто знает, может, еще и выйду. — Не сводя с Томаса ласкового взгляда выцветших синих глаз, она спросила: — Так как насчет Для Поминовения? Упрашивать я не собираюсь, но у тебя уже есть правнуки, которых ты никогда не видел, да и внуки нуждаются в тебе.

Глаза его увлажнились.

— Дженни...

— Если ты беспокоишься о дороговизне проезда, то не стоит волноваться.

Томас вскипел:

— Я не собираюсь принимать ничьей благотворительности.

— А свою долю в «Заумнике»?

Томас приподнялся на кровати и смерил сноху недоуменным взглядом.

— Продолжай.

— Когда Софи и Ребекка пустились в свое предприятие, они просили всех и каждого вложить деньги в этот безумный проект. Я дала немного, дети — и ты.

— Я не вложил в эту игру ни цента.

Дженни откашлялась.

— М-м... Помнишь ту китайскую фарфоровую вазу?

— Которую доставили на одном из кораблей Элизы в 1797 году?

— Да, такую уродливую, с разъяренными орлами.

— Орлы были чрезвычайно популярным мотивом в молодой республике.

— Томас, ваза была безобразная.

Его острый взгляд сосредоточился на Дженни.

— Была, говоришь?

— Уверена, что она есть,но уже не у меня. Ведь ты подарил мне ее тогда. Может быть, потому что я считала ее уродливой. Как бы то ни было, я продала ее одной состоятельной даме из Палм-Бич, а вырученные деньги вложила в «Заумника» от твоего имени. Знаю, что ты предпочел бы получить вазу обратно. Если хочешь, я дам тебе адрес той женщины. Может, уломаешь ее. У тебя теперь достаточно денег, чтобы купить десяток таких ваз.

— Нет, мне не нужен десяток. Мне дорога та.

— Так благодари Бога, что не придется сильно тратиться.

— Сколько мне набежало?

Дженни улыбнулась.

— Если ты говоришь о своей доле, лучше спроси об этом Софи.

— Почему не Ребекку?

— Это дело я устроила с Софи. Ребекка с ее блэкберновской правдивостью сообщила бы тебе обо всем, а я этого не хотела. Мне хотелось помочь девочкам, а извлекать выгоду для себя, продавая дорогие тебе вещи, — нет, это не для меня.

Томас улыбнулся, привстал и поцеловал ее в щеку.

— Не знаю, кому звонить в первую очередь: Софи или агенту по доставке билетов.

— Значит, приедешь?

— Полагаю, если не помру в ближайшие две-три недели.

— Дети будут в восторге. Ах, Томас... —

Голос ее дрогнул, она поняла, что вот-вот опять расплачется. — Не уверена, что приедет Ребекка, но на нее ты уже вдоволь насмотрелся. Если у нее есть голова на плечах, то она должна поехать в Сан-Франциско. Завтра Джед увезет Май домой. А я положила на него глаз как на будущего зятя еще тридцать лет назад.

— Где сейчас Ребекка?

— Во Франции, — вздохнула Дженни.

К отвращению пуристов[26], что сидели за соседним столиком в кафе-шантане, Ребекка потягивала из высокого стакана охлажденный кофе с молоком и пыталась расшифровать статью в утреннем выпуске «Монд». Наконец она протянула газету сидевшему напротив Жану-Полю Жерару.

— Мой французский меня подвел. Правильно ли я ухватила основное?

Жан-Поль мельком взглянул на заголовок и улыбнулся:

— Вероятно.

За последние десять дней он сильно переменился. Он все-таки лег в больницу, где из его ноги извлекли пулю, но вопреки советам докторов выписался, как только покинул операционную. Весна в Париже всегда похожа на сказку. Опираясь на палку, он водил Ребекку из одного уголка родного города в другой. Она как-то прожила в Париже полгода, но по-настоящему так и не видела его красот.

Он рассказал Ребекке о Гизеле, о том, что он был ее «капризом», ее желанным ребенком. Но Гизела не хотела, чтобы отцом стал кто-нибудь из ее любовников. Она мечтала о честном, умном, добром мужчине... о друге. В конце 1934 года Гизела отправилась поразвлечься в колониальный Сайгон и там узнала, что Эмилия Блэкберн скончалась в прошлом году. Томас был безутешен. Гизела хорошо знала Эмилию и ее супруга. Она раскрыла объятия Томасу. И решила: он. Он будет отцом ее ребенка!

Так и случилось.

Честная, открытая женщина, она обо всем рассказала сыну, но добавила, что Томас даже не догадывается, что она забеременела от него. И взяла с Жана-Поля обещание сохранить тайну.

— Он так и не узнал? — спросила Ребекка.

— Нет, и я обиделся на него за это. Мне казалось, что он должен был увидеть во мне себя. Но, дав обещание Гизеле, что я мог сделать? Я так ничего и не сказал.

Сложив газету, он сделал несколько глотков горячего черного кофе.

— Сдается мне, — сказал он, взглянув на Ребекку из-за чашки, — что Лувр получил анонимный дар. Камни Юпитера императрицы Елизаветы.

— Я так и думала.

— Дар поступил с машинописной сопроводительной бумагой, в которой говорилось, что императрица — эксцентричная особа — любила прогуливаться среди коттеджей на Ривьере. Это было в начале девяностых годов прошлого века. И вот как-то вечером она повстречала маленькую девочку, не испугавшуюся этой странной, богатой и могущественной женщины. Они проболтали до рассвета, и за это императрица подарила девочке «красивые цветные камушки» в футляре, в знак благодарности за минуты дружбы и покоя.