Вершалинский рай
Шрифт:
Шесть недель продирался он сквозь девственные заросли, брел по воде. Тело раздирали колючки, ела поедом мошкара, от голода мешался разум, и Клемус только пил воду — из реки, лужи, с дерева…
Наконец его, обессиленного, подобрали на берегу великой реки.
Ковальчук был единственным, кто добрался до цели, подтвердив, что упорством и выдержкой достоин своих земляков.
Когда катер привез Клемуса к доктору и путешественник пришел в себя, на него, как комары в сельве, набросились журналисты. Парня фотографировали для печати, снимали для кинохроники; на страницах газет расписывали, как вырвался он из пасти аллигатора, как хотели индейцы сделать из него жаркое (хотя парень не встретил
Только ни статьи, ни деньги Клемуса уже не волновали. Пренебрежение фильтром обошлось ему дорого — в печени завелись амебы и инфузории, против которых не было никаких лекарств. Хлопец неожиданно начал пухнуть, и доктора объявили, что дни его сочтены.
Получив премию, Ковальчук привез доллары в родную деревню, пустил их в оборот и так решил провести остаток дней своих. Его мельница и ресторан приносили немалый доход.
Толстый, как бочка, багровый Ковальчук, который из-за живота не мог завязать себе шнурки от ботинок, женился на восемнадцатилетней красавице Стасе, любил поговорить, а в выпивке не отставал от молодого. В водке топил, как он любил выражаться, свои бразилийские инфузории.
Регис со своим возницей перешагнул порог ресторана.
В нем было прохладно, посетителей мало. Обедали три извозчика, да у стены с карабинами на коленях сидели два полицейских. Начищенные сапоги их тонко поскрипывали под столом, сияли лаком козырьки лежащих на подоконнике фуражек. Сами они из кружек тянули дармовое пиво, посматривая через окно, — караулили свои велосипеды.
— А-а, Николай! — как брата встретил Американец гостя, и его туша выкатилась из-за прилавка. — Не был целую неделю! Куда путь держишь?
— Куда же еще? К своим девочкам!
— Ох и блудливый ты, как боров!
Оба захохотали: оптимист Клемус — довольный тем, что его друг выпутался наконец из беды и хорошо устроился, а Николай не то с вызовом, не то с еле приметным чувством обиды.
Однажды ночью вооруженные грабители выволокли в Берштах Региса из хаты, привели к ресторану и велели попросить, чтобы хозяин ему открыл. На знакомый голос дьякона загремели замки, заскрежетали железные засовы, и дверь открылась. Увидев незваных гостей, вооруженный хозяин выстрелил и уложил на месте одного из них. Остальные грабители разбежались.
Потом суд дьякона оправдал, но по селам поползли всякие слухи, и виленский архиерей уволил Региса, руководствуясь принципом: не то он украл кожух, не то у него украли…
Регис заказал обед на двоих. Обслуживал их сам Ковальчук, демонстрируя уважение к гостю, по сравнению с которым все посетители мелюзга. Желая открыть в Грибовщине корчму, хозяин задабривал влиятельного хориста.
— Да, чуть не забыл! — Ковальчук вскочил и принес от полицейских исписанный листок из тетрадки. — Директор школы отобрал у семиклассников. Переписывали друг у друга, щенки, на уроках! Послушай, что про вас пишут коммунисты:
Святой Альяш с небес свалился, Упал он в Грибове у нас. Зачем, кто скажет, очутился Меж нами божий свинопас? Кружок святых собрался свойский: Никола Регис и Панкрат, А третий — Бельский, наш, пеньковский, Четвертый — Ломник, конокрад. Он мозги им всем вставляет, Мертвых лечит, словно бог, А потом их заставляет Целовать себе сапог. Мелют боги языками, Пылью сыплетсяКлемус сложил листок и, довольный, спросил:
— Ну как?
— Ловко! — искренне восхитился Регис, польщенный тем, что в стихах упомянуто его имя.
— И я говорю! — согласился Ковальчук, точно сделал другу хороший подарок. — Притащили в школу, черти! Судить их, малолетних, поляки не станут, а с родителей, кого полиция записала, слупят штраф за эти «барьеры», ха-ха!..
Мирон представил себе, что ждет мужиков, и ужаснулся. Он посмотрел на полицейских — сидят, посматривают на всех высокомерно. Клемус понес им бумажку, а Регис уже подмигивает его молоденькой жене.
— Слышь, Николай, — начал Ковальчук, вернувшись от полицейских, — ко мне вчера заезжал Пиня. Вызвал меня и спрашивает: «Столовую открываешь в Грибове?» — «Думаю», — говорю. «Клемус, — продолжает он, — два кота в одном мешке не уживутся. Оставь Грибовщину в покое»! Так и сказал!.. И что ты на это скажешь?
— Пугал, значит?
— Как видишь… Еще давал мне полтысячи отступного… — сказал Клемус, задумавшись.
Когда-то Пиня был сорвиголовой и дружил с Ковальчуком. Кринковская еврейская община отлучила его за богохульство: возглавляемые им парни повадились устраивать попойку в запертой на ночь синагоге, где было тепло, уютно и не было недостатка в свечах. Однажды кто-то увидел в окнах свет и поднял шум. Сбежавшиеся со всего местечка евреи взломали дверь и застали в божнице одного Пиню, чьи широкие плечи не позволили их обладателю вылезти, подобно собутыльникам, через трубу.
Пине пришлось после этого жить за чертой оседлости.
Призванный, как и многие из участников ночных трапез в синагоге, в Гродненскую 26-ю артбригаду, Пиня отличился и здесь. В самом начале службы один весельчак подошел к нему сзади, вскочил на плечи и заорал:
«Но-о, жиде, вези!»
Ковальчук с товарищами уже предвкушали веселенькое зрелище, но Пиня молча взмахнул громадным кулачищем, и солдатика с сотрясением мозгов сразу же унесли в госпиталь.
Отслужив, Пиня дал товарищам отставку, зарекся пить и женился на Голде Шустер, юной веточке 2000-летнего древа рода, который начинался чуть ли не от Маккавеев. Когда ее папаша, бедняк, приходил в синагогу, ему выделяли самое почетное место в первом ряду. Женитьба возвратила Пиню в ряды общины.
После войны Пинкус недолго походил в биндюжниках, а потом стал коммивояжером, скупал и перепродавал свиней, коров, овец. Его акции в местечке возросли. Теперь каждый раз в день Конституции 3 мая он шагал барабанщиком пожарного оркестра впереди организованной гминой «дефиляды» [31] . Высокий, плечистый, Пиня изо всех сил колотил в большой барабан, и в такт его ударам ставили ногу сам пан войт, сотрудницы гмины, бывшие легионеры и даже полицейские.
Лошадиное здоровье и торговая смекалка так подняли Пиню в глазах общества, что оно постепенно стало маршировать под его дудку. Вот почему его предложение заставило задуматься и Американца.
31
Демонстрации.