Вершалинский рай
Шрифт:
Сыпали на свиней, лошадей и жеребят, чтобы обошли их мор и болезни, на коров — чтобы не были яловыми и молоко давали, на ниву — чтобы хорошо наливался колос, на огород — чтобы капусту не съели черви.
Сыпали даже на Тузиков и Жучек, чтобы отвести от них бешенство. Кропили двор, дикую грушу, о которую так любил чесаться скот, калитку и даже колодец. Остатки клали за венчальные иконы вместе с вуалями, огарками свечей и первыми волосиками деток.
Странными бывают выкрутасы человеческой психики.
Маленькая девочка попросит рассказать сказку и с одинаковым восторгом выслушает ее много раз, отлично зная, что все это выдумки.
Когда задумаешься над ритуалом, над этими спектаклями, которые разыгрывали наши неграмотные крестьянки при обновлении икон, явлении пророков, вокруг святого песочка и святой водицы, думаешь: такими ли уж глупыми были эти женщины?! С удивлением обнаруживаешь во всем этом элементы игры, призванной активизировать здоровое начало человеческой натуры в подавленной обстоятельствами жизни.
Это был способ самоутверждения путем заполнения вакуума, и форма, в которой проявлялись отчаяние обездоленного человека, и протест против материального угнетения, единственно пока возможный.
То был порыв неудержимой фантазии, сладко-розовый бред людей, которые теряли надежду, но старались удержать ее любым способом, — иначе что же еще оставалось им делать?!
Их наивность стояла рядом с их святостью.
Моления, пение псалмов на вечерах в Грибовщине сблизили поклонников «нового учения», сцементировали их в дружную общину. Альяшова элита жила беззаботно и сытно. Чтобы не поддаваться «дьявольскому искушению» и заглушить голос плоти, борцы за «чистоту веры» во всем мире придумывали схимничество, постились, носили железные вериги, привязывали к ногам пудовые гири, ходили босиком по снегу, острой щебенке, сами себя оскопляли, целые годы не вылезали из сырых пещер, — подражать им «третьи священники» не собирались.
Плоть их буйствовала, и они дали ей волю. Тэкля даже перевезла из Праздников свой синий, расписанный белыми завитушками сундук с платьями и кофтами, заботилась об Альяше, как самая верная жена. Каждый «апостол» обзавелся «святой девицей». «Третьи священники» словно помолодели и уходить из села, чтобы вербовать людей в ильинцы, теперь не спешили…
Альяшу было уже под семьдесят, он не понимал, какая угроза нависла над общиной. Никто и не заметил, когда перержавели те здоровые обручи, что так крепко держали основы крестьянской морали — всегда целомудренно-скупую на плотское наслаждение деревенскую чистоплотность. В Грибовщине появились первые признаки разложения.
На взгорке у гуранской дороги стояли подгнившие кресты да с десяток кустов можжевельника, хоть местами и порыжелых, но стройных и высоких, как кипарисы. Меж холмиками и можжевельником стлалась по песку и стойко сопротивлялась ветру, жаре, суши какая-то жесткая травка. Здесь издавна хоронили недоношенных детей.
Однажды брело откуда-то в Грибовщину человек сорок богомольцев обоего пола. Остановились на этом взгорке. Помолились, поели. Женщины расплели косы, сходили к колодцу, в бутылках из-под молока принесли воды. Мужчины легли, а женщины стали мыть им ноги. Вымыв, вытерли их распущенными волосами. После этого разделись донага…
Гуранские тетки подошли поближе и остолбенели: размякшие богомолки беспомощно ловили ртами воздух, а напарники мчались на них в рай! Придя в себя от ужаса и возмущения,
— Что они там делают, распутники! Дети же все видят, пастухи! — ворвались они с новостью в село.
Мужчины схватились за колья и ринулись на взгорок. Впоследствии сельчане удивлялись: как ни дубасили богомольцев, они только бормотали что-то и крестились.
За Берестовицей, в Ремуцевцах [27] , отколовшиеся от Альяша сектанты выбросили свой девиз: «Долой стыд!»
27
Ныне колхоз «Авангард», один из лучших на Гродненщине.
Ночью они сажали в лохань голого человека, исступленно молились на него, а потом черпали воду из лохани и пили.
Внезапно откололась от Альяша еще одна секта, самые верные его приверженцы, — богомольцы из Телушок под Гайновкой объявили себя «ангелами». Они купили вскладчину шесть колоколов, повесили их на дубовые перекладины посреди села. По трезвону «ангелы» собирались на встречу со святым духом в хату, почему-то названную «ковчегом», а потом в одежде Адама маршировали по улице. Телушкинские Жучки и Тузики не узнавали своих хозяев, норовили вцепиться им в ягодицы, что приводило в неописуемый восторг детвору.
Так было не только в Принеманщине.
Придавленные социальным и национальным гнетом, крестьяне были охвачены религиозным психозом, которого давно не наблюдалось в этих местах. Деревни охватила эпидемия дикого сектантства.
На Волыни мужик Иван Мурашко, вернувшись из Бразилии, сколотил секту «сионистов». Года два ходил по селам с грифельной доской на груди и надписью:
«Я немой, но скоро бог откроет мне уста и скажет ими, что вам делать!»
Сбросив наконец доску, Мурашко объявил людям:
— Все погрязли в грехах! Близится конец света! Все погибнет, все превратится в прах. Люди исчезнут с лица земли, спасутся только мои ученики!
Для «встречи с богом» Мурашко намеревался переселить своих людей на гору Сион, поэтому сектанты назвали себя «сионистами». Новый апостол в своей общине ввел элементы обрядов «макумбы», хлыстов и скопцов.
«Мурашкинцы» тоже собирались по вечерам. Пророк занавешивал рядном окна, прикручивал фитиль в лампе, раздевал «духовную жену» Ольгу Ковальчук и клал на «святую плащаницу». На глазах у охваченных мистическим ужасом единоверцев стягивал клещами кожу на груди женщины и делал бритвой надрезы — это называлось «снимать печати». Затем пророк пускал кровь в бутылку с водой и этой жидкостью мазал «сионистам» лбы, щеки, давал причаститься.
Затем «мурашкинцы» в одном белье становились в круг, клали руки на плечи друг другу; под звуки мнимых тамтамов начинали выбивать чечетку, выкрикивая в такт бессмыслицу, а Мурашко разговаривал на «божьем языке» с господом: бормотал привезенные из-за океана испанские, английские слова, перекрывая ими весь этот гвалт.
«Святую жидкость», смешанную с человеческой кровью, сектанты затем продавали как средство от всех болезней — запоров, «антонова Огня», «слепой кишки», наговоров, ломоты в спине, малокровия и белой горячки; ею смачивали платочки и вручали их миссионерам главного «сиониста», мочили тряпки и клали под кровать, чтобы вывести блох и тараканов.