Вершина Столетова
Шрифт:
— За день так избегаешься, что аж гореть внутри начинает, — принимая налитую чашку, говорил Николай Илларионович. — За председателем смотри, нужной ли кондиции семена дает; за трактористом смотри, на ту ли глубину он эти семена заделывает; за бригадирами тоже смотреть надо. Веселая должность!
Виктор Давыдович хотел сразу же спросить, известны ли Николаю Илларионовичу гаранинские «открытия» в Новой Березовке, но, подумав, решил завести этот разговор попозже.
После чая сели за шахматы. Полина Поликарповна начала мыть и убирать посуду.
— А что вы думаете, Николай Илларионович, о Тузове? — как
— А теперь мы и конницу пустим в ход… Что я думаю о Тузове? Да ведь все очень просто. Тузов — птица, конечно, невысокого полета, но… на нашем бесптичье и это соловей. Где их наберешься, чтобы и с агрономическим образованием, и…
— Ну, а насчет честности, насчет всякого там корыстолюбия?
— А насчет этого уж я не знаю. Да и какое мне до всего этого дело? Это компетенция соответствующих органов, а не моя… Выставим пехотный заслон…
— Так-то так… А что вы скажете вот на это. — И Виктор Давыдович коротко повторил рассказ Гаранина.
Однако на Николая Илларионовича это, кажется, не произвело особого впечатления.
— Сбили вы меня, батенька, — сказал он, сосредоточенно изучая положение фигур на доске, и, только когда переставлял с одной клетки на другую коня, рука его слегка дрогнула. — Какой прекрасный ход у меня был придуман и вот забыл, не вспомню… И про меня он что-нибудь рассказывал?
— Да, кое-что и про вас.
— Ах какой остроумный ход я упустил!.. И все вот эти деловые разговоры. Сколько раз уславливались не заводить их за игрой.
— Что ж, давайте оставим… Хожу ладьей.
— Теперь уж чего, все равно!
— А ну, попробуем пробраться в тыл.
— Эге, смело… И что же такого он про меня говорил?
— Да ничего особенного. Насчет якобы неправильного оформления приемочных актов и еще что-то в этом роде.
— Только и всего?! — в голосе Николая Илларионовича прозвучало плохо скрываемое радостное облегчение. — Иду на размен… Посмотрим, как Гаранину удастся доказать это. Доказать не на словах, а документально.
— Я ему то же самое сказал… А все-таки не миновать вам ловушки, Николай Илларионович. Не слишком ли рискованно скачете на своем коньке?.. Кстати уж. А что за человек Гаранин, как вы думаете?
— Да что вы мне сегодня, коллега, вопрос за вопросом подбрасываете? Так положительно нельзя играть… Видите, я опять проворонил пешку… Хожу ладьей.
— Слоном.
— Но, если это вас интересует, скажу. С Гараниным надо держать ухо востро — вот что это за человек.
— А я, представьте, и до сих пор о нем хорошего мнения. Не глуп, рассудителен, в решениях осторожен.
— Э-э, батенька! — протянул Николай Илларионович. — Да разве суть в том, как решения принимаются? Нет. Суть в том, какие решения и против чего и кого они принимаются… Шах!
— Закроемся пешкой… Так как же все-таки быть с этим Тузовым? Какую сторону тут держать?
— А это уж в зависимости от обстановки, которая будет складываться, — не задумываясь, ответил Николай Илларионович. — Ясным должен быть главный пункт: из-за какого-то Тузова ломать собственную шею нет ни смысла, ни расчета… Еще шах!.. К слову пришлось. Это и ваш плюс и ваш недостаток, Виктор Давыдович: заранее все продумать и, уже несмотря ни на что, во исполнение
Николай Илларионович в этот вечер был явно в ударе. Он выиграл у Васюнина две партии подряд и только в третьей согласился на ничью.
Колхозная хата-лаборатория находилась на краю села. От домика веером разбегались небольшие участки земли. На одном из участков Андрей еще издали увидел склоненную фигуру Сони и направился к ней. Соня подняла голову, тыльной стороной ладони откинула на ухо выбившуюся из-под косынки прядь, отерла мокрый лоб и как бы невзначай из-под руки взглянула на Андрея. Черные, блестящие глаза смотрели смело, почти вызывающе, а тонкие брови над ними чуть вздрагивали. Одета Соня была в короткую, закрывающую только до колен босые ноги юбку и легкую кофточку-безрукавку. И юбка и кофточка так плотно облегали ее стройный стан, словно и не сшиты были, а отлиты по ее фигуре.
— А ты кстати, Андрей Петрович, — сказала Соня и улыбнулась. — Я все хотела спросить у тебя…
— А я, между прочим, не на свидание, а по делу, — холодно проговорил Андрей. «Рубить — так уж сразу. А на всякие там улыбочки не поддаваться…» — И тоже хотел спросить: долго ли будут простаивать без дела трактора?
Соня отступила даже, и трудно понять, что подействовало на нее сильнее: то, что было сказано, или то, как было сказано.
— Где, почему простаивают? — отрывисто, изменившимся голосом спросила она.
«Так-то тебя!..»
— На паровом поле, за Белой Гривой. А стоит трактор потому, что твоя бригада не удосужилась раскидать навоз по участку… Я, конечно, человек не мелочный, по пустякам шума подымать не люблю, однако ж, как говорится, будем взаимно вежливы. Баш на баш! — Андрей посмотрел на Соню, убедился, что она поняла намек, и вынул из карманчика брюк часы: — Засекаю время, и, если через час Жене Мошкину пахать будет все еще нечего, пеняй на себя.
Соня заторопилась. Она сложила на межу грабли, отряхивая налипшую землю, хлопнула в ладоши, одернула и без того хорошо сидящую кофточку.
Андрей, наслаждаясь ее замешательством, круто повернулся и пошел прочь.
После того как Соня осрамила трактористов в присутствии полевода и председателя, Андрей дал себе слово не только держаться с ней строго официально, но и при первом же удобном случае отплатить. Сегодня этот случай представился, и жалеть приходится разве только о том, что разговор произошел не на людях. Да, теперь ему терять все равно нечего…
Андрей дивился, что чувство оскорбленного самолюбия пришло к нему не раньше, а именно после случая на поливном поле. И хотя где-то в глубине по временам ныло, как ноет к непогоде давнишняя рана, чувствовал себя теперь он легче, свободней, точно сбросил, наконец, отягчавший его груз. Ему нравилось новое состояние, нравилось, что он уже ничуть не робел перед Соней, а сейчас вот даже сумел привести ее в полное замешательство.