Весь Дортмундер в одном томе
Шрифт:
— Ну так я ему сказала, у тебя есть эта работа, и он такой — OK, а я сказала нельзя так себя вести с людьми, и он такой — OK, и я сказала, ну все, я ухожу, и он такой — OK, и я ему говорю — теперь ты сам будешь с этим справляться, козел, и он такой — OK…так что я думаю меня больше там не будет.
— И затем эти парни в лодке…нет, подождите, забыл. Сначала они взорвали мост, да, а затем украли лодку.
— С Рождеством тебя, ты еврейский ублюдок. Я не видел тебе с Рамадана!
— А он и говорит: «Мадам, вы голая», а я отвечаю: «На мне перчатки, если вы не заметили». И он
— Что пожелаешь, Шейла. Хочешь уйти, мы уйдем.
Погодите-ка, знакомый голос. Дортмундер огляделся и услышал снова знакомый голос, в этот раз женский:
— Я не говорила, что хочу уйти, Ларри. Почему ты все время переворачиваешь все?
Парочка из-под пальто. Дортмундер нацелили свой поднос в ту сторону и пошел к ним. Вот они — обоим уже за двадцать, стоят отдельной от всех группой.
Ларри был очень высоким, с чересчур кудрявыми темными волосами, тонким длинным носом, такими же тонкими губами и маленькими, широко расставленными глазами. Шейла оказалась довольно симпатичной, пухленькой и невысокой девушкой, с волосами цвета дорожной пыли, но безвкусно одетой. Создавалось впечатление что лишние фунты она одела, а одежду к ним не подобрала.
Дортмундер выставил к ним поднос с оставшимися тартинками, как раз в момент когда Ларри сказал:
— Я ничего не переворачиваю. Тебе не понравилось в той комнате, теперь тебе не нравится и здесь. Просто реши уже что-нибудь.
Она взволнованно уставилась на тартинки, а Ларри не глядя, жестом отказался от подноса. Вообще они оба даже не взглянули на Дортмундера. Фактически никто не смотрел на официанта (не слугу, только не в равноправной Америке), только на тартинки которые появлялись в определенном месте.
Пройдя дальше, Дортмундер услышал обрывок их разговора.
— Ты в последнее время постоянно так делаешь!
— Ничего я не делаю, Шейла. Это все ты!
Но тут его внимание было отвлечено: прибыли копы.
Их было трое, в форме, коренастые, с усами и не в настроении. Они были так раздражены, что яркая хозяйка возле них смотрелась как будто ее арестовали.
Но она не была под арестом, она как матушка-гусыня, обеспокоенно разглядывала своих гостей в поисках затесавшейся кукушки в своем гнездышке. Незнакомые все лица, незнакомые…
Тем временем эти лица в комнате посуровели. Очень сложно сознавать, что три злобных копа смотрят на вас и делают вид, что они тут просто так, к тому же, притворяются что вы вовсе ни в чем не виноваты, хотя на самом деле считают вас виновными во всем, а вы даже не знаете в чем, но в чем-то уж точно. Очень сложно. Не удивительно что все напитки в комнате были тут же выпиты, даже минералка и пиво.
Еще один человек внимательно осматривал комнату. Это была замотанная девушка-кейтерер. Она мелькала в противоположной стороне комнаты и оттуда заметила прибытие новых гостей. Дортмундер поймал ее взгляд, брошенный на него, потом на копов и снова на него. И вот лицо, начиная от влажной челки, заканчивая красной бабочкой, превратилось в одно сплошное подозрение. Уже никто в этом мире не верит в альтруизм, что ли?
Ну, вот и настало время дразнить тигра и будь что будет. Лучшая защита это отчаяние. Дортмундер
— Тартинки?
— Нет, нет, — они отмахнулись (даже копы не смотрят на официантов) и снова обратились в хозяйке. — Кто-то вам незнакомый. Хоть кто-нибудь.
Дортмундер остался поблизости, предлагая оставшиеся тартинки ближайшей компании и подслушивая. У хозяйки было великолепное сопрано и при других обстоятельствах ее было бы приятно послушать, но сейчас, увы, обстоятельства были не те.
— Не вижу никого. Ну, вот этот человек пришел с Томми. Его зовут…Ах, я так плохо запоминаю имена!
— Нас волнуют лица! — бросил один из копов, и, черт, почти посмотрел на Дортмундера. И он понял что пора действовать. Опустошив наконец свой поднос он двинулся в пустую кухню. Там он по-быстрому прикинул ситуацию и решил что бегающей целью еще не время становится.
На столе он заметил противень и на нем кучку двух-дюймовых стеблей сельдерея, фаршированных килькой в томате. Красное на зеленом, очень рождественские цвета. Красиво конечно, но вряд ли съедобно. Несмотря на это, он все равно взял все это и уложил на подносе в виде спирали, затем в нем проснулся дизайнер и он попробовал изобразить лицо Санты, но не сложилось. Он подхватил поднос, повернулся к выходу и столкнулся с копом.
Дортмундер ничего не мог с собой поделать. Он просто встал как вкопанный. Глубоко внутри происходила битва, незаметная снаружи. Ты официант, — в отчаянии говорил он себе, — и все остальное не важно. Пытался сыграть по Станиславскому, но не вышло. Он просто стоял там с подносом в руках и ждал когда ему освободят путь.
Коп изучал комнату словно был уверен что тут кто-то прячется. Он буквально скользнул взглядом по Дортмундеру и вернулся к осмотру кухни.
Я официант! — убеждал себя Дортмундер и чуть не заулыбался, а ведь официант так бы не сделал. Он сделал шаг к двери и коп спросил его:
— Чей пиджак?
С кем это он разговаривает? Тут никого нет кроме официанта.
— Ты, — прикрикнул коп, даже не посмотрев в сторону Дортмундера. Он указал на пиджак в котором Джон когда-то вышел из спальни. — Это твой?
— Нет. — И это было не просто правдой — ее легко было говорить. Так редко правда и простота переплетались в жизни Дортмундера что он с удовольствием повторил. — Нет, — и черт его дернул добавить: — Он был здесь когда я пришел.
Коп принялся шарить по карманам пиджака. Затем обернулся и, перекинув его на руку, пошел к двери. Дортмундер напоследок решил предложить:
— Не хотите ли вкусняшку?
Коп покачал головой, по-прежнему не глядя на Джона. Он вышел, а Дортмундер плюхнулся на стул, уже без висящего на нем пиджака, чтобы спокойно пережить свой нервный срыв. Сейчас хозяйка воскликнет:
— Что? Пиджак моего мужа на кухне? Как он там оказался?
И копы вернутся и сгребут его и никто больше о нем никогда не услышит.
В кухню влетела замученная девица с пустым подносом. Дортмундер тут же подскочил.
— Присел на минутку.
Она многозначительно выгнула бровь, и он притворился что не заметил этого.