Весь Дортмундер в одном томе
Шрифт:
— Я понимаю, — согласился Джон. — Дай-ка их сюда.
— Как скажешь.
Слегка разозленный Клаверацк передал ему снимки, и Джон спрятал их, но уже в свой собственный карман и произнес:
— Дело в том, что для этой работы мы привлекли своих ребят, поэтому возникли непредвиденные расходы.
Клаверацк насторожился и осторожно сказал:
— Не понимаю, как это может быть связано со мной.
— Мы посчитали, когда говорили об этом прошлый раз, ты помнишь…
— Конечно, я помню.
— Мы остановились на двадцати процентах от суммы страховой
— Верно.
— Половина тебе, — продолжил Дортмундер, — и половина нам.
— Именно на такие суммы мы и согласились.
— Обычно, — напомнил ему Джон, — ты получаешь, может быть, четверть, может быть чуть больше. Однако на этот раз ты забираешь половину, но лишь с условием, что ты сделаешь все так, как мы тебе сказали, правильно я говорю?
— Конечно, — согласился Клаверацк. — Мы договорились об этом. Я показываю фото только страховой компании — или компаниям, думаю, что вряд ли одна компания справится с таким уровнем оценки — или нескольким страховщикам.
— И ты выдашь нам аванс, — подытожил Дортмундер.
Келп улыбнулся. Клаверацку было не до веселья:
— Ты не говорил об этом прежде.
— А раньше не было о чем разговаривать, — отметил Дортмундер и, похлопав по карману с фотографиями, продолжил. — Сейчас это реально, теперь у нас есть что-то, о чем можно разговаривать. Мы потратили деньги, дорога, проблемы и все такое — мы берем половину. Так что, пока ты не кивнешь, не улыбнешься и не согласишься, ты не получишь свою половину. Мы рассчитываем, мы нуждаемся в твоем содействии.
Клаверацк кивнул, но не улыбнулся и не согласился. Вместо этого он спросил:
— Сколько?
— Мы рассчитываем, — сказал Джон, — на пять процентов. Наш «кусок» потянет минимум на шестьсот косарей, хотя мы хотели бы больше, ты знаешь.
— Сделаю все возможное, для нас обоих, — ответил Клаверацк довольно сухо.
— Я в тебе и не сомневался, — согласился Дортмундер. — И пять процентов от шестисот это тридцать штук.
Клаверацк пристально смотрел на него, стараясь вникнуть в расчеты:
— Тридцать тысяч долларов? Это то, что ты хочешь?
— Вперед, — повторил Дортмундер. — Ты берешь нашу половину, когда страховая компания рассчитается с тобой.
— Тридцать тысяч это, ну, э-э…
— Не обсуждается.
— Хм, — Гай покачал головой. — Ты думаешь, — продолжил он, — что тридцать тысяч наличными просто так валяются у меня? Предполагаю, что от чека ты откажешься.
— Я позвоню тебе завтра, если ты не успеваешь, то так мне и скажешь. Когда ты соберешь свои тридцать штук, мы вернемся, отдадим тебе снимки, а ты наш нал.
Келп до этого момента молчал, позволив Дортмундеру поторговаться, но теперь он решил проиграть в «хорошего полицейского».
— Если завтра слишком рано, все в порядке. Мы не хотим торопить тебя.
Клаверацк размышлял, покусывая большой палец. Затем вздохнул и произнес:
— Завтра не слишком рано.
48
Наконец-то дома. С фальшивой бородой и в чалме в окружении копов на пенсии в синих формах — все, чтобы ускользнуть от прессы.
Но не пресса был главной заботой Градеца и он это понимал; хотя они, конечно, надоедали. И не пятно на его мужской репутации волновало его, и даже не то, что газетные отчеты глубоко ранили его. Когда Гарри Хочмен со скоростью молнии прилетел в Вермонт, то подтвердил заявление Градеца, тот действительно был приглашен в качестве гостя в его дом — «Градец, ты знаешь, где мое дерьмо?» «Нет!» «Твоего слова для меня достаточно» — ни судебный иск, ни недоверие Гарри не имело для него больше значения.
Конечно, на борту будут его дожидаться факсы, телеграммы и сообщения на автоответчике от его жены, вернувшейся домой в Нови Глад, жаждущей знать, кто такая Кристалл Керрин (потому что она не будет сомневаться в его сексуальной ориентации — то был обычный дерматит в массе болезней. Нет, его главной заботой, его главной проблемой, главной катастрофой по-прежнему была… реликвия.
Священное бедро Санты Ферганы. Как-то, каким-то способом исчезло. Градец предвидел будущее Вотскоэк, будущее Гарри Хочмена и его собственная судьба зависела от этой реликвии. Но так случилось, что ее больше нет, и это он знал. Он абсолютно не верил заверениям людям из наемной охраны, что субботняя ночь прошла без единого инцидента любого рода на борту «Гордость Вотскоэк».
Хорошо. По крайней мере, наконец-то, он попал домой. Вертолет громко кашлянул над головой, зум-объективы были направлены на каждый иллюминатор и в каждой стороне виднелись репортеры. (Ох, ну и горячие деньки!) Сорвав тюрбан, бросив его в бесполезного Термента, а бороду в Ласку, Градец размашистыми шагами направился в лабораторию, достал ключи, распахнул дверь и…
— Сэр, вы упали в обморок, — сказал Ласк.
— Что? Конечно!
Градец сел. Ласк и Термент участливо склонились над кроватью, стоя у его ног. Они отнесли его в спальню, где железные люки на иллюминаторах были закрыты и зажжены все лампы. Полночь в полдень — прекрасная метафора. Темнота Градеца в полночь.
Я не могу сообщить об ограблении, не с семью охранниками, моими собственными сотрудниками на борту, которые утверждают, что ничего не произошло. Обычным прослушиванием как прошлый раз нельзя получить реликвию; Тсерговия не настолько глупа. Где она? Могу ли я вернуть ее обратно без помощи извне? Смогу я? Нет подсказки, улики, чтобы использовать ее. Невозможно, чтобы реликвия, как и коллекция Гарри просто испарилась в воздухе.
«Этот Диддамс изверг! Он мой Мориарти», — подумал Градец, но он никогда особенно и не жаждал заполучить достойного противника. Все, к чему он стремился — это легкая и комфортная жизнь, вот и все. Он хотел быть представителем в ООН в Вашингтоне, быт другом Гарри Хочмена, сопровождаемый нескончаемым потоком милых молодых «вещей». Разве я прошу слишком много?