Весь Нил Стивенсон в одном томе. Компиляция
Шрифт:
Изменение цвета глаз мойринцев было отследить легче всего. Однако то же самое происходило и с фенотипами других рас, пусть и менее заметно. Избирательное спаривание с течением времени приводило даже к более существенным изменениям, чем искусственное вмешательство. Впрочем, в ряде случаев изоляты отдельных рас обзавелись собственными генетическими лабораториями. Их возможности использовали в разных целях, которые, как правило, назывались благими. Так, одной из целей было так называемое «совершенствование», то есть сознательная манипуляция над генетическим материалом с целью дальнейшего укрупнения расовых черт — своего рода искусственное ускорение «естественного» процесса карикатуризации. Порой это приводило к появлению уродов и чудовищ, но часто и в самом деле приносило пользу. Дети, родившиеся в результате подобных экспериментов, размножались внутри своего изолята, что
В конечном итоге все это вело к тому, что колонии вырождались и становились нежизнеспособными. С течением времени колония, полностью прошедшая через изоляцию, карикатуризацию и совершенствование, либо вымирала, либо вступала в период «космополитизации». Прежде разрозненные сообщества снова сливались с утраченными соплеменниками, перемешивались и давали здоровое и жизнеспособное гибридное потомство.
Неудивительно, что главным двигателем космополитизации стало строительство обитаемого кольца. Быстро начали возникать огромные жилые пространства, гораздо более привлекательнее тесных, полутемных торов, в которых люди ютились последние четыре тысячи лет. Изоляты, о которых никто не слышал веками и которые даже не владели англишем (так называется общечеловеческий язык, по сути, обрусевший английский), выползли из своих закоулков и воссоединились с дальними родственниками, что привело к такому буму рождаемости, какого не видели с двадцатого века на Старой Земле. В итоге расовые типажи стали более сбалансированными, хотя некоторые черты времен изоляции сохранились. Но отношение соплеменников к ним было неоднозначным: что-то ценилось, что-то вызывало отвращение, а что-то даже пытались искоренить.
Так, по крайней мере, было на территории синих. В целом, похожие тенденции прослеживались и среди разношерстных аидян, сотен миллионов камилитов и примерно восьмидесяти процентов джулиан, которые называли себя красными. Однако о текущем положении дел за барьерами можно было только догадываться, поскольку последние двести лет оттуда поступали лишь обрывочные радиоперехваты да пропаганда, на которую большинство не обращало внимания.
Еще несколько минут последние лучи солнца освещали шпили, статуи и резные фигуры на фронтонах величественных древних куполов, установленных на почти отвесной скале Капитолийского холма. Затем вдруг стемнело. Кэт-два повернулась и начала спускаться к южной оконечности моста. Ветер нещадно ударил в правый бок. Хоть мощь воздушных потоков и восхищала ее, она все равно втянула голову в плечи и поспешила побыстрее преодолеть последние ступеньки, чтобы скрыться среди зданий. Капитолийский холм был выше Биржевого, и поэтому мост не плавно спускался в парк, а вонзался прямо в склон. Кэт-два сразу же оказалась в путанице тротуаров, на которые лишь изредка падал свет из-за приоткрытых дверей или от ламп, висевших под крышами некоторых блоков. «Улочки Бордо, наложенные на застройку Рио-де-Жанейро», — так описал эту часть Колыбели проектировщик, джулианин-мойринец, живший через более чем четыре тысячи лет после гибели этих самых городов.
У Кэт-два с собой было устройство, которое могло точно вычислить ее широту-долготу. Естественно, в городе, который несется над планетой, такие данные бесполезны, однако она не доставала его по другой причине. Она вообразила себе, что гуляет по улицам Старой Земли, и разрушать эту иллюзию не хотела — только если окончательно заблудится. Поэтому Кэт шла куда глаза глядят по красным мостовым, то поднимаясь, то спускаясь, ориентируясь по величавым башням древних куполов. Почувствовав, что идет не туда, она возвращалась к мосту. Ей сказали, что место встречи где-то неподалеку. Можно было бы спросить у кого-нибудь дорогу, но тут вдруг похолодало, сверкающую дугу обитаемого кольца скрыли тучи, заморосил теплый дождь. Практически все прохожие скрылись. Кэт-два предупреждали, что с темнотой Капитолийский холм пустеет. А если надвигается гроза — и подавно.
Несколько раз она проходила мимо одного и того же здания или видела его в конце улицы. Почти все мокрые от дождя дорожки лучами сходились к нему, и оно то и дело возникало в поле зрения. Все потому, что улицы упирались в каменную глыбу размером с дом. Это был, как можно предположить, осколок мантии, вплавленный в лунное ядро. Может, он проторчал тут миллиард лет, а может, случайным болидом врезался в раскаленную докрасна Персиковую Косточку вскоре после Ноля, да так и застрял в застывающей металлической массе. Расщелина и ее сестры были сплошь утыканы такими занозами. Обычно их удаляли как инородные
В третий или четвертый раз Кэт-два увидела башню на другом конце переулка, метров за сто. Верхний этаж опоясывали сводчатые окна, обращенные в разные стороны. Из них лился теплый свет; виднелись сидящие за столами люди, которые пили, ели, разговаривали и читали. Снаружи все это выглядело очень заманчиво, и у Кэт-два зародилась надежда, что это место вроде паба, а не закрытый клуб.
Вход она обнаружила — не без труда — с правой стороны за углом: точно мышиная нора в металлическом основании, в которое погружен обломок. Тоннель шел вверх и закручивался, переходя в винтовую лестницу, частично перегороженную ржавыми сталагмитами размером с небольшие деревца. В нишах горели натуральные свечи. После первого витка металл уступил место камню, после второго тоннель уперся в сводчатую дверь из натурального дерева, совершенно гладкую, если не считать кованого дверного молотка в форме птицы с мощным изогнутым клювом. Перья ее, выкованные вручную из чугуна и палладия, были седыми. Из-за двери шло тепло и доносились голоса.
Кэт-два потянулась к молотку, так и не зная наверняка, общедоступное ли это место или закрытое. Вдруг она вспомнила, что держит в руке обрывок бумаги. Она поднесла его к ближайшей свече и расправила:
ВОРОНЬЕ ГНЕЗДО
КОЛЫБЕЛЬ — ЮГ
Кэт толкнула дверь и вошла. С порога она увидела полукруглую барную стойку из потемневшей меди, на ней — ряд краников, а за ней — окно кухни, в которой суетились повара. Из дальней комнаты доносилась музыка: негромко, так что беседе не мешала, хотя довольно отчетливо, и Кэт невольно закивала головой в такт. Как называется стиль, она не знала, но такую музыку сочиняли в изолированных рудодобывающих колониях или древних орбиталищах, где умели танцевать.
За стойкой стоял румяный динаец лет сорока с небольшим. Он был весьма привлекателен, но держался так, будто не знает об этом. Динаец протирал стакан, пробегая взглядом листок с написанными от руки числами: ведомость заказов. Одинокий, окруженный окнами, из которых открывался изумительный вид на Колыбель, он напоминал капитана на мостике древнего земного корабля.
Выдержав паузу должной длины, дабы не выделять Кэт среди остальных посетителей, но и чтобы она не почувствовала себя обделенной, он посмотрел на нее и приподнял брови. Точнее, одну бровь, поскольку теперь было видно, что половина лица у него сильно изуродована.
— Кэт Амальтеина-два? Что будешь пить?
Первых вьев разработали в «Арджуна Экспедишнз» в городе Сиэтле и запустили в космос незадолго до Ноля. Они ползали по поверхности Амальтеи под контролем Евы Дины. За первые два года Эпоса их модифицировали для работы на льду и внутри льда. Все с малолетства знали эту историю: сначала с помощью тех вьев к «Иззи» привели «Имир», затем собрали из них «Эндьюранс». Таким образом, вьи играли большую роль в культуре синих, хотя пользовались ими по обе стороны границы. Точнее говоря, в обеих странах развилось великое множество видов и подвидов этих роботов, но все восходили к первой модели «Арджуны» и в той или иной степени работали на основе кода, написанного еще Ларсом Хедемекером и Евой Диной. За прошедшие тысячелетия вьям, а соответственно и вьиным роям было найдено несчетное число применений. Они были настолько же повсеместны и разнообразны, как молотки и ножи в донулевую эпоху.
И как молотки и ножи, их можно было использовать и в созидательных, и в разрушительных целях. Под вторую категорию подпадал целый класс вьев, разработанных для стрельбы. Чаще всего их делали компактными, вроде дротика или пули, чтобы укладывать в магазины, патронташи и тому подобное, а затем подавать в стрелковые механизмы.
Только один экземпляр огнестрельного оружия донулевого образца пережил Каменный Ливень и попал на Расщелину — конечно же, тот самый револьвер из кобуры Пита Старлинга, который Джулия тайно носила с собой и из которого попыталась застрелить Феклу. Камила вмешалась и тем самым, по сути, спасла Фекле жизнь, а потом мучилась от шрамов и ожогов. Далее этот револьвер попал в руки Аиды. Член ее шайки убил из него Стива Лейка. Это был Последний Выстрел из Последнего Револьвера. Теперь он хранился в историческом музее Большой Цепи. Само его наличие в экспозиции и место, которое он там занимал, служили барометром отношений между красными и синими.