Весь Нил Стивенсон в одном томе. Компиляция

Стивенсон Нил Таун

— Грейси, ты со всем разберешься?

— Да. Мы проведем их понизу. Никто его не увидит.

Я думала, он обрадуется, но он качает головой.

— А знаешь ли ты, что кабак в Детфорде, где Марло разыграл свою смерть…

— Это был не кабак, — говорю я, — а дом одного джентльмена, в котором тот сдавал комнаты. А что такое?

И странное чувство накатывает на меня. Я оборачиваюсь к Тристану, смотрю, открыл ли он потайную дверь.

А надо сказать, спрятана она на виду, глазами ее не сыскать, только ощупью. Тристан водит руками по доскам, ищет ее. И тут

Пим договаривает свою мысль:

— Говорят, доходы того кабака выросли вчетверо, столько людей хотело посмотреть место, где убили прославленного Кристофера Марло. Вообрази, что это даст нам!

И он хватает Кита с намерением вытащить его к толпе любопытствующих у двери — которые почти все знают его в лицо.

Кит драться умеет, но сейчас его застигли врасплох, и Пим уже сомкнул лапищу на его локте — ни дать ни взять толстый учитель, поймавший школьника на шалости.

Тристан открыл дверь, и констебль мигом в нее шмыгнул: я слышу, как он топочет по узкой деревянной лесенке. Она приведет его в короткий туннель — расширенный кухонный сток, если называть вещи своими именами, — и дальше в канаву под стеной пивоварни. Думаю, там прежде был ручей, бегущий через поле в Темзу; теперь он взят в каменные берега и наполовину перекрыт платформами и мостами. Куда бы констебль ни свернул, вправо или влево, ему придется шлепать по вонючей жиже, прежде чем выбраться на улицу. Так что о нем можно больше не думать.

Выпустив его, Тристан повернулся назад в комнату. Видит Пима и Кита. И видит не хуже меня, что не успеет до них добежать, прежде чем Пим вытащит Кита наружу.

— Пим. Ты с ума сошел. Не делай этого, — говорю я и вытаскиваю из-под юбки кинжал.

При виде клинка он на миг замирает.

— Нет, — говорит Кит. — Не иди за меня на виселицу, Грейси.

Приятные для слуха слова, но вот беда — они придают Пиму храбрости. Он ухмыляется, словно говоря мне: «Не посмеешь», и тащит Кита ближе к свету. Я бросаюсь к ним, и тут меня швыряет на пол кто-то, сбежавший по лестнице. Не успеваю я ничего сообразить, как уже лежу лицом в доски, а кто-то придавил мне шею коленом и выкрутил руку назад.

— Готово! — кричит Лес Холгейт, вырывая у меня кинжал.

Только это он и успевает сказать, прежде чем Тристан валит его ударом. Не долго Лес успел пробыть в сознании! Я чувствую, что его колено больше не давит мне на шею, поворачиваюсь к двери и вижу Кита (Пим по-прежнему крепко держит его за локоть) силуэтом на фоне яркого солнца.

Теперь его тайну не сберечь. Сейчас мир увидит Кристофера Марло — как прямое следствие, что кого-то магически сюда перенесли. Перед дверью сотня человек, и могу побожиться, что по меньшей мере шесть десятков знают его в лицо. И мне, в отличие от Тристана, известно, что это значит. Снаружи раздаются изумленные голоса: «Кристофер Марло! Кристофер Марло!»

Тристан бросается к ним в тщетной попытке предотвратить беду. Я хватаю его за руку, разворачиваю и тащу к потайному ходу. Тристан понимает и спешит за мной. Сбегая по деревянным ступеням, мы слышим, как толпа на улице выкрикивает имя Кита.

Темный туннель выводит нас к сточной канаве. Тристан от вони сгибается пополам, и хорошо, что так — в полный рост он бы все равно тут не прошел. Я веду его к Темзе и замечаю, что множеству крыс вздумалось устремиться в ту же сторону. Их писк тонет в грохоте надвигающегося ломаха. Я ощущаю его приближение, как молнию в воздухе.

Ваша милость, я знала, что такое может случиться, чуяла нутром; без сомнения, каждая ведьма рождается с этим знанием, как рыба — с умением плавать. Мы видим отблески ломаха в каждом мерцании, сопровождающем наши чары. Однако ломах в сравнении с мерцанием — все равно что

пушечный выстрел в сравнении с пламенем свечи.

Есть перемены, запретные для магии, и коль скоро это верно для самых скромных забав, то сугубо верно для перенесения, ибо когда вы отправляете человека в место, обычаи коего ему неведомы, он легко может совершить непоправимое, и нужен айриаван плюс здравый смысл, чтобы такого не допустить. Когда мир не в силах выдержать вес Нити, резко отделяющейся от остальных, происходит ломах, как будто сломали прутик в метелке — хрусь! и его уже не склеить. Вот это тогда и случилось.

То, что толпа увидела Кристофера Марло, переломило прутик. Однако сравнение чересчур мягко. То был не хруст — весь мир как будто взорвался.

Вы скоро узнаете, что в «Тиршите» случился пожар, из-за которого обвалилась сама пивоварня и соседние здания и много людей погибло. Это не ложь, но и не вся правда, просто история, которую рассказывают, силясь объяснить непостижное уму. Огонь, конечно, был, или нечто, сходное с огнем. Однако был и холод, леденящий холод, и порывы ветра, бьющие, словно кулаки, и воронки, в которых целые дома сминались, словно сжатый в ладони сухой листок. Но то было не просто движение воздуха. Самая материя мира возмутилась. Вспомните: когда тошнит, за мгновения до того, как блевота из желудка поднимется к горлу, все тело сводит потуга, будто оно хочет вывернуться на манер чулка. А теперь вообразите, что с Тиршитской пивоварней и соседними зданиями, со всем кварталом, с землей, воздухом и эфиром происходит то же самое. Меня и Тристана сбило с ног, и мы вскочили, только когда речка обрушилась на нас, словно живая.

Те, кому повезло оказаться за краем ломаха, могут спастись, если побегут со всех ног, не оглядываясь. Нас едва не затоптали люди, прыгавшие в канаву с набережной. Те, кто был внутри, как мой бедный Кит, и Пим, и Лес Холгейт, погибли, не успев даже вскрикнуть — или так я себя убеждаю, не желая думать, какой была их участь. Однако хуже всего пришлось тем, кто оказался не в середине ломаха и не за его пределами, а на самом краю. Чудовищные муки выпали на их долю. Они преображались в безобразнейших уродов вроде тех мертворожденных двухголовых телят, что иногда появляются на свет (не в стадах Вашего величества, но довольно часто на берегах Лох-Суилли и в Киллибегсе). И тут же разлагались, будто рыба в жару, кожа и мясо сходили клоками, шипели и брызгали, и те, на кого попадали брызги, тотчас заражались, будто проказой, и с ними происходило то же самое. Хорошо хоть пламя быстро прекращало их страдания.

Миледи, никогда я не верила в поповские россказни про ад, почитая их за гнусный обман. Но ежели ломах случался в другие эпохи и в других местах, то понятно, откуда пошли эти выдумки. Всякий, несведущий в магии и не понимающий истинной природы этого ужаса, вообразил бы, что адский зев разверзся на миг средь бренной земли.

Но лишь на миг. Потом остался только огонь, и кто скажет, было это бедствием или благословением? Ибо пожар испепелил порожденные ломахом уродства. Так мне представляется по размышлении, однако тогда я невольно думала о Ките, и Мораг, и Пиме, и других девицах из «Тиршита». Не успели мы далеко убежать от места бедствия, как я восхотела вернуться — может, сумеем кого-нибудь спасти. Мы все еще были в сточной канаве. Я озиралась, ища, за что бы ухватиться, чтобы вылезти на улицу, и ничего не находила, так что все более и более распалялась досадою, как вдруг увидела прямо перед собой руку в безупречно чистой белой лайковой перчатке. Подняв глаза, я увидела и самого человека: он сидел на корточках и протягивал руку, дабы помочь мне выбраться. Желтая борода с острым концом, наимоднейшая шляпа с великолепным плюмажем. Впервые я увидела оба глаза Атаназиуса Фуггера, ибо у него есть престранная привычка закрывать шляпой пол-лица. Посреди хаоса и ужаса ломаха меня изумили его черты. Зрачок левого глаза — того, что он прячет за шляпой — был гораздо больше другого, как будто распахнут во всю ширь. Вы удивитесь, что я в таких обстоятельствах обратила внимание на подобную мелочь, но, неведомо почему, она меня поразила.