Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе
Шрифт:
Очнувшись, я ещё раз посмотрел вслед удаляющемуся свадебному поезду, и ноги мои снова подкосились.
Что это за мужчина, если он хоть раз в жизни не плакал, если хоть раз не подумал покончить с собою, значит, не было у него сердца и не досталось ему в удел самого великого человеческого чувства — любви!
— Что с тобою стряслось? — тормошит меня Кечо. — Паралич, что ли, тебя хватил, или сердце беспокоит, так я тебе водички из Риони принесу, тут вот, рядом. Что онемел-то? Ну скажи хоть слово. Громом что ли тебя поразило? Хочешь воды, я мигом сбегаю.
— Кечошка, парень, на что мне сейчас твоя вода?
— Не пойму, что это на тебя напало. Может, всадники те метнули в тебя невидимое копьё?
— По сердцу прошли, по самому сердцу, раздавили его и ускакали.
— О чём ты говоришь, Караманчик? Никак я в толк не возьму, — удивляется Кечо. — Тебе, парень, очевидно, что-то померещилось…
— Ты видел девушку на лошади?
— Конечно, не слепой же я… Правду сказать, на девушку я внимания не обратил, но жениха в белой чохе узнал — это сын Эристави…
— А девушка… девушка была Гульчина!
— А-а?
— Вероятно, они поженились и едут в город гулять, так ведь у князей заведено.
— Может, ты обознался, Караман?
— Разве мог я спутать Гульчину с кем-нибудь другим? Кечо, парень, как жить мне теперь, ведь во всей вселенной нет человека несчастней меня!
— И… что придумал… Дуралей! Что ты нюни распустил, не знал разве, что священник Кирилэ не для тебя дочь растил, — и Кечошка поднёс ладонь к моим глазам. — Разделим слезу пополам!
— Помнишь, как ты хотел с Накералы вернуться, чтобы Гульчину похитить, помнишь…
— Мало ли что я спьяна болтал… А ты что же, несчастный, всё за чистую монету принял?
— Так ты держишь данное слово?
— Пожалуйста, я к твоим услугам, но что можно сделать голыми руками?
— Ты прав, меня это просто убивает, похитить девушку дело не простое, одного желания недостаточно. Ты из-за меня зубов лишился и деньги мне принёс, уж лучше бы купил на них ружьё. Вот тогда бы мы и разбойникам этим проклятым отомстили, и девушку с другим не отпустили бы.
— Не такие мы с тобою люди, не рождены мы, чтобы человека убить. И всё-таки упрёк твой я принимаю… Ничего, не падай духом, живы ведь мы ещё. Вставай, пошли, не то ночь нас посреди дороги застанет. Пошевеливайся! Посмотрите-ка на него, еле колени разгибает, а ещё разбойником стать собирался…
— Эх, Кечошка, Кечошка, не знаешь ты, какой огонь у меня в груди пылает. Любил я её, и как любил. А разве ты знаешь, что такое любовь?..
— Думаешь, только ты один знаешь? И мне многое нравится, да кто мне даёт? Если хочешь знать, то в Гульчину и я был влюблён, только тебе говорить не хотел. Потому, давай и эту потерю пополам разделим, как и слезу. Возьми себя в руки, не то помрёшь, а я не переживу твоей смерти. Вставай, умойся в Риони, пусть унесёт она твою печаль… Не перевелись ещё женщины на свете… Подумаешь, какая красавица, ничего в ней особенного и нет, обыкновенная девчонка, возьмёт на спину кувшин, так, не дай бог, ещё пополам переломится. Разве такая женщина тебе нужна! Если бы она за тебя и пошла, знаю я твоё дело, быстренько бы богу душу отдала. Да тебе только стоит захотеть, я мигом такую красавицу достану, что князья от зависти лопнут, а Гульчина покажется в сравнении с нею жабой поганой. Пусть меня смерть заберёт, если неправду говорю! Вставай, вставай, милый. Не то
— Ах, мне всё равно…
Встал я, утёр глаза, и пошли мы дальше. Идти было трудно, горло что-то сдавило, и мне стало казаться, что я задыхаюсь. Позднее я понял, это было воспоминание о бусах, украшавших шею Гульчины.
Эх, Гульчина, Гульчина, разве бусы Эристави блестели сильнее, чем те, которые я вёз тебе из города?! Разве виноват я в том, что бусы у меня отобрали разбойники, а тебя — княжеский сын?
Часть третья
В поисках счастья
Постель, постланная мамой, и завещание отца
Домой, в Сакивару, мы пришли глубокой ночью, крались тихонько, как воры, — не хотелось привлекать внимания соседей.
Дверь нашего дома была слегка приоткрыта. Это теперь каждую дверь на девять замков запирают, а тогда такого не было. Осторожно, чтобы не напугать спящих родителей, я легонько поскрёбся у порога.
— Ц-ц, проклятая, т-с-с! — послышался мамин голос — Эй, мужик, проснись! Амброла, тебе говорю, проснись!
— Ну, чего орёшь, женщина, житья от тебя нет!
— Свинарник хорошо закрыл?
— Да…
— А кто же тогда там в дверь тыркается, спать не даёт?
— Свинья, верно, чужая, или телёнок чей-то приблудился, да спи ты, бога ради, эк пристала…
— Не бойтесь, это я, Караман, — сердце у меня застучало так громко, что самому слышно стало.
— Ой, сыночек, ой, генацвале, воротился, воротился, родимый!
Тусклый огонь лучинки осветил родительскую спальню.
— Проходи, садись, садись, родной. Устал небось с дороги, — мама подставила треногий стул к самому очагу. Я сел.
— Ну рассказывай про своё житьё-бытьё. Что город? — пристроился рядышком отец.
— А что город. Город как город, для одних хорош, для других хуже злой мачехи…
— Слушай, мужик, ты чего расселся, уши развесил, пойди-ка лучше хурджин в дом занеси! — прикрикнула на него мама.
— Ой, правда! Чего это я, дурной! — спохватывается отец, — ты что его у амбара оставил, или?..
— И не спрашивай! Хорошо было бы, если бы до амбара донёс, да не вышло. На Накерале напали на нас с Кечо двое в бурках и говорят: «У вас хурджины тяжёлые, пока домой донесёте, спина надорвётся», — и отняли их, оставили лишь это, — я достал из-за пазухи «Карабадини» и положил его на скамью. — Не ведали разбойники, что цены ему нет, не то…
— Это ещё что такое? — насупил брови отец.
— Как что? Книга лекарей. В ней про лекарства от всех болезней написано.
— Болезни пусть в семье у врага останутся, нам они ни к чему, разве я тебя за этим, парень, в город посылал? Плохо ты что-то шутишь.
— Клянусь матерью, не шучу я, правду говорю.
Тут мама побледнела как полотно и уставилась на меня широко раскрытыми глазами.
— Удивительно, почему всё плохое только с тобой случается. Весь мир этой дорогой ходит, да и я сам не раз ходил, — ничего подобного ни с кем не приключалось, никогда никого не встречали, а тут… — не поверил мне отец.