Весёлые и грустные странички из новой жизни Саньки М.

Машков Александр Иванович

– Я тебя немного провожу, расскажу кое-что.

На опушке Никита решился:

– Знаешь, за что меня выгнали из второго детдома? Я сам стал издеваться над ребятами. Незаметно, сначала сердился, что они какие-то тупые, давал пинка, потом стал бить всерьёз.

Мальчишка, такой же, как ты, стоит, закрывает лицо, покорно ждёт побоев. А ты его лупишь, руками, ногами, и на душе такая сладость! Фу, мерзость! – передёрнул он плечами, - От колонии меня Михаил Иванович спас. Он меня в свой лагерь взял, провёл со мной воспитательную работу. Только не думай, пришлось и в карцере

посидеть, и звездюлей получить, пока пришёл в норму, избавился от такой подлой радости. Да и ребята, когда не боятся, смотрят тебе в глаза, открыто, тогда невозможно подлость сделать, я понял, что своих защищать надо, горой за них стоять, а не подличать. Нам и так, всем, очень плохо, а тут ещё… - Никита замолчал.

– Я обещаю, Никита, не зачерстветь, я понял, к чему ты это рассказал. Ппрости, если сможешь.

– Это ты меня прости! – Никита крепко обнял меня, зажимая близкие слёзы, после чего я шагнул в лес и растворился в темноте. Когда отошёл уже метров на сто, услышал, что Никита не выдержал:

– Санька! Возьми меня с собой! У меня ещё никогда не было такого друга! – позади я услышал топот ног, шум, наводимый продирающимся сквозь заросли мальчишки.

– Догоните его! – услышал я взволнованный голос воспитателя, - Сашка не возьмёт его с собой, Никита ему только помешает!

– А если Саньку догоним? – спросили ребята.

– Не найдёте вы его…

Честное слово, я чуть было не вернулся! Не знаю, может быть, надо было, но я решил, что возвращаться – плохая примета, и зашагал, не потревожив ни одной веточки, не хрустнув валежником, не шурша прошлогодней листвой. Вместе с вещами Владимир Иванович отдал мне карту. Она лежала в кармане комбинезона, но направление я знал: северо-восток. Там проходила железная дорога.

Когда дошагал до станции, начало светать. Июнь, ничего странного.

Станция была маленькая, скорее разъезд., Ббыло, правда, ещё несколько веток, оканчивающихся тупиками. На некоторых стояли составы, ожидающие отправки. Только куда? В какую сторону?

Пойти спросить? «Дядя, не знаете, когда вон тот состав отправится? Что вы говорите? А в какую сторону?».

Думая о всякой чепухе, я занял позицию между этих составов и стал наблюдать. Должны ведь здесь ходить поезда? Наверняка замедлят ход, тогда можно вскочить на подножку вагона, там передраться на крышу, или, может быть, платформа будет.

Ага, платформа! Дождь скоро пойдёт.

Издали донёсся мощный рёв тепловоза. Как раз оттуда, откуда мне надо. Я подобрался ближе.

На платформу вышел дежурный по станции с жёлтым флажком. Состав приближался, всё вокруг начало дрожать, и вот, с лязгом и грохотом, поднимая пыль и мелкий мусор, промчался, с рёвом, состав с открытыми вагонами, полными лесом, цистернами с нефтью, платформами с кирпичом…

на такой скорости, что попытаться заскочить на него мог только самоубийца.

Я стоял, почти оглохший от грохота. Но вот состав проскочил, и резко стало тихо, только рельсы ещё корёжило от чудовищной массы, давящей на них.

Почесав затылок, я отправился на платформу.

– Здравствуйте! – вежливо поздоровался я с дежурным, - Скажите, когда будет

первая электричка?

Дежурный осмотрел меня, и ответил:

– Первая будет в шесть. Тебе докуда?

– Мне туда, - махнул я рукой.

– Туда будет стоить один рубль, - ответил дежурный по станции, - иди, продам билет.

Я зашёл в маленький зал ожидания, подождал, когда откроется окошко и купил билет до станции «Бельчонок». Подивился названию, но ничего спрашивать не стал.

Я вышел на перрон и уселся на лавочку, ожидая поезд. Устал, не спал всю ночь. С трудом преодолевая сонливость, зевал изо всех сил.

Подошёл дежурный.

– Из лагеря? – я кивнул.

– Домой?

– Да.

– Соскучился, что ли? Что вам на месте не сидится? Знай, отдыхай. Я тоже в лагере отдыхал. В сорок первом, - мужчина присел рядом со мной.
– Война началась, велели эвакуироваться. Мне тринадцать было, за такими, как ты, малышами, смотреть надо было. Не усмотрел.… Разбомбили состав, стрелять начали из пулемётов. Я, в животном ужасе… ты знаешь, что такое животный ужас? – я, глядя в лицо мужчине, медленно, отрицательно покачал головой.

– То-то и оно. И я не знал, а тут, бежишь, не разбирая дороги, вопишь… Меня кто-то сбил с ног, закрыл своим телом. Так и жив остался. А тот человек погиб. Когда я увидел, что меня спасли ценой своей жизни, я опомнился и рванул назад, искал ребят, за которыми должен был присматривать, а вокруг одни трупы, трупики, некоторые заживо сгорели в вагоне, из которого я выскочил. Вот так-то, парень! До сих пор мучаюсь. Мне доверили самое ценное, а я не уберёг! Ушёл тогда к партизанам, воевал, лез в самое пекло, но, видно бог решил по – своему. Живи и помни, Дмитрий Петрович тех, кого не уберёг!

– Но вы же всё равно не могли помочь всем? – спросил я.

– Не мог, - согласилсяответил Дмитрий Петрович, - но лучше я бы остался там, с ребятами.

Я смотрел на мужчину, не в силах отвести взгляд, вспоминая Никиту.

– У меня особое дело. Я должен проверить свои возможности.

– Никого там не оставил?

– Я вернусь. Или напишу письмо. Сейчас, к счастью, не война.

– Да, сынок, правильно ты сказал, к счастью. Пойдём, напою тебя кофе, а то засыпаешь.

Дмитрий Петрович заварил настоящий бразильский кофе в потемневшей от времени турке, разлил по чашкам, и мы, молча, прихлёбывали горячий напиток, закусывая шоколадом. Вкусным, настоящим советским шоколадом. Дома нас не баловали шоколадом, только по праздникам, так что теперь я наслаждался его вкусом, одновременно копаясь в своей тёмной душе: на самом деле, не совершил ли я предательство?

Кого я предал? Ребят? Никиту? Всё равно меня, рано или поздно, заберут отсюда.

Разделить их сиротскую участь, как намекает Дмитрий Петрович? Конечно, со мной им будет проще, покакогда бандиты приглядывают за детским домом, но они и до меня не бедствовали.

Никита привязался ко мне, я даже не ожидал от такого стойкого мальчишки. Оказывается, у него нежная, и ранимая душа. Конечно, у них у всех искалеченные души, они их пытаются спрятать за колючками. «Не плачь, не бойся, не проси».