Весёлые и грустные странички из новой жизни Саньки М.

Машков Александр Иванович

– Когда сядет, заберёшь у него трусы, если, конечно, не хочешь стоять рядом.

Капитан только хмыкнул и головой покрутил.

Держа меня на поводке, он вывел меня в коридор. Туалет был рядом, мы прошли только мимо купе проводника, которая с изумлением посмотрела на нас.

Меня завели в туалет, я сел на унитаз, подстелив газету, которая здесь имелась вместо туалетной бумаги. Потом снял трусы и протянул капитану.

Тот посмотрел на меня, сказал:

– Ну, нах…! – открыл окно и закурил.

–

Может, пристегнёте и выйдете? – спросил я, - Мне неудобно при вас…

– Не обращай внимания, делай свои дела, я не смотрю.

Я закрыл глаза и расслабился. Хотелось сильно, попроситься раньше было свыше моих сил.

– Что ты натворил, что с тобой так обращаются? – спросил капитан, глядя в окно.

– Пока ничего, - ответил я, - просто сбежал из детдома, хотел найти родственников.

– Что, там несладко было? – повернулся ко мне милиционер.

– Нет, неплохо. Так получилось. Я считал, что так надо.

– Ну и ладно. Не моё это дело. Всё? Одевайся, пошли.

В купе лейтенантша расстелила две постели внизу, на мою полку бросила подушку без наволочки, и одеяло.

– Света, - обратился к ней капитан, - может, ты зря с ним так жёстко? Он говорит…

– Слушай больше! – оборвала его Света, - Он тебе столько напоёт, замучаешься слушать. Знаешь, сколько я их повидала? Сначала тоже добренькой была: ах, бедные детки! А эти бедные детки отправили меня на месяц в госпиталь. Что стоишь? Клади его на верхнюю полку и пристёгивай. Руку тоже.

Так я оказался распят на полке. Капитан укрыл меня одеялом и велел спать. Сами они опять устроились за столом, допивая коньяк и бубня о своих делах.

Потом Лёня перебрался к Свете и начал её соблазнять.

– Подожди, - сказала Света, встала, выключила свет и опустила шторку на окно.

В полутьме они начали целоваться, потом разделись и занялись любовью. Я слушал их томные вздохи, мешающие спать, и старался уйти в воспоминания.

… Однажды, когда отец был в отлучке, мать раздобыла где-то наркотики и здорово ими увлеклась.

Когда приехал отец и увидел эту картину, он страшно разгневался.

Лупить смеющуюся женщину было бессмысленно, он оттащил её в подвал и посадил на цепь, как меня нынче. Есть не давал, только пить.

Мать страшно кричала, переживая ломку, умоляла дать ей дозу. Отец скрипел зубами, даже плакал скупыми мужскими слезами, но не сдавался.

Меня Лиска поселила в сарае, заменявшем нам летнюю кухню. Занятия, понятное дело, не прекращались, зато отвлекали меня от событий, происходящих дома.

На вторую неделю мать запросила еды.

Отец стал осторожно выводить её из голодовки, наркотическую зависимость на время победил голод. Отец строго следил за этим, пока жил дома. С наркотиками было непросто, мать иногда заменяла их водкой, всё же это было для нас не так страшно.

Любовники прекратили свои игры,

опять закурили, приоткрыв окно.

На этот раз свернуться клубком мне не удалось, я укрылся одеялом с головой, на меня не обращали внимания. Через некоторое время капитан снова загорелся.

– Ты такой ненасытный! – шептала Света.

Ночь я спал урывками, а утром довольный, хоть и не выспавшийся, Лёня, опять повёл меня в туалет.

На этот раз он, пристегнув меня к ручке окна, сначала сам сделал свои дела, наполнив невыносимой вонью маленькое помещение, потом посадил меня.

Наручники и кандалы натёрли до крови мои левые руку и ногу, но мои сопровождающие не обратили на это никакого внимания. На день меня пристегнули только за ногу, капитан бросил мне засохший кусок хлеба, о воде забыл. Пошептавшись со Светой, он вышел, вернувшись с бутылкой водки. Похмелившись, они улеглись спать, забыв бутылку с минералкой на столе.

Дождавшись, когда они захрапят, я достал воду, напился и стал внимательно разглядывать замок на кандалах. Конвоирша не обманывала, замок открывался трёхгранником, причём не стандартным, маленьким, ничем его нельзя было подцепить. К тому же имелось крохотное отверстие под бородку. Делал знаток дела, мне не по зубам. Я ещё удивляюсь, почему они не пристегнули наручниками, ложась спать. Если бы я освободился, оглушил бы, обоих, бутылкой, и убежал.

Зря я так думал. Мельком глянув на женщину, увидел острый взгляд, от которого стало холодно в груди. Я улёгся на подушку и постарался заснуть.

Мои спутники проспали до обеда, я тоже. Проснулся оттого, что меня опять пристёгивали за руку.

– Свет, ему наручники кожу растёрли. Есть, чем смазать?

– Вернёмся, смажем. Пошли, а то жрать охота.

– Пацана будешь кормить?

– Перебьётся, не сдохнет. А если сдохнет, не велика потеря, один чёрт. Отпишусь.

– Как тебя только к детям допускают, не представляю, - удивился капитан. Женщина рассмеялась:

– Моё дело доставить тело! И я это всегда делаю! – парочка вышла, закрыв двери на ключ. Снаружи они ставили пломбу, чтобы проводница не побеспокоила меня.

Я скучал, растянутый на полке, спать уже не хотелось, сильно хотелось есть, болели потёртости. Пробовал снова поспать, ничего не вышло. Тогда снова начал вспоминать.

... – Ну что ты опять плачешь? – спрашивала меня Лиз, держа на руках, - Не так уж и больно. Подожди, смажу чем-нибудь.

Лиска отнесла меня в нашу сарайку, положила на кровать, на живот, нашла какую-то мазь, начала смазывать спину и попу. Папа отходил розгами, не получалось у меня с руками, никак не получалось!

Отец видел, куда девается камешек с руки, карты не хотели прятаться, яблоко падало. А мне уже пять лет. Рассердившись, папа отходил меня хворостиной. Не до крови, но рубцы вздулись.