Весенний снег
Шрифт:
Не околел поднадзорный. Каким-то чудом зиму пережил, а к весне у местных властей милости попросил: избенку поправить человека в помощь дать. Власти уважили прошение, отметив живучесть и спокойствие поднадзорного, и выделили в помощники Прозорова Прова, пребеднящего мужичонку.
Сделал Пров свою работу, помог поднадзорному да в свою очередь обратился с прошением: дозволить остаться при избушке. Власти поначалу призадумались, а потом решили: все одно толку от Прова мало, мужичонка никчемушный, в работниках ходит, а для дела польза. "Смотри, - наказали власти, - за этим каторж
ным
Пров будто бы дал слово, а по весне к миру обратился: выделить лошадь-леса привезти, сараюшку поставить. Мужик он был тихий, услужливый, непьющийуважили.
А еще через год к избушке на пригорке от Медвежьего тропинка появилась. Пров будто бы грамоте обучился-прошения, письма, бумаги писать. Власти вначале затревожились было, запрет на посещения наложили, а потом обратный ход дали: Пров-то свой, он-то не ссыльный, а люди-то к нему идут.
Платы Пров не брал, одно просил: пособить. То колодец вырыть, то пригон поставить, то соху на один денек вместе с лошадкою одолжить. Вот с того времени пособлять друг другу и вошло в Выселках в плоть и в кровь.
А дальше будто бы поднадзорный-то умер. А Пров женился. Жену в домишко привел. Потом лошаденку, коровенку завел, хозяйство, одним словом. И были у них сын Никита и дочь Варвара. Никита этот на русскояпонской войне был. Вернулся с нее хромой, да не один, а с товарищем. "Костыля притащил", смеялись в Медвежьем. Фамилия "костыля" была Дерибас. Женился он на Варваре, сестре Никиты, и поселился там же, на пригорке, в Выселках. Мастеровой мужик был этот Дерибас, по кузнечному делу. Работал в Медвежьем, у Силантия-богатея, а ночевать ходил в Выселки. Вскоре с помощью общества и он там избушку поставил. А позже появились Зуев, Васюков, Нетбайло, Волобуев. И вот тогда-то именно официально и возникла деревенька эта.
Но ее так Выселками и звали. Первая коммуния. Во времена кулацкого восстания коммунию спалить хотели, да старик Никита-хромой- а он говорун был-объяснил:
"Дак нам по-другому никак нельзя. Войдите в положение. Мы ж все малоимущие. Сопча получается, а поодиночке-перемрем. А насчет названия-сменить согласны. Пущай артель будет. Войдите в положение".
Как ни странно, вошли в положение, не сожгли деревню, только наблюдателей своих оставили.
А Никиту-хромого на колодезном журавле повесили за вредную агитацию. В лютый мороз висел он трое суток, покачиваясь, как маятник, и позванивая, как колокол. Когда восстание подавили, похоронили Никиту-хромого всем миром. Из Медвежьего пришел народ.
Флаг принесли. А свои-то все были. Тут уж завсегда и горе и радость общие. Как в войну потом, бывало, "похоронка" придет - всей деревней плачут.
В войну здесь за главную была бабушка Марья, Марья Денисовна, бригадир-полевод. Она орден за колхозную работу получила. Этим орденом Выселки до сей поры гордятся. Еще есть награды в зуевском, в дерибасовском домах, но то ордена мужские, боевые, а этот - трудовой, бабий, равный боевому. И еще будто бы сказала в те военные времена Марья Денисовна такие слова: "Россия-то с нас начинается..."-"Это мы с России, бабушка", возразили будто
"Россия с нас начинается. Какими вы будете-такова и она. Значит, растите умными, да -работящими, да совестливыми".
Сейчас Выселки были возбуждены внезапным приездом Никиты Прозорова. Все взрослое население толклось в Прозоровском доме, а ребятишки подле машины. Впрочем, и здесь уже знали, в чем дело.
– Вера Михайловна родила, - сообщил Ивашка, сумевший просунуться в общество взрослых.
– И вес уже имеется. Боле трех кило.
– Да кто родился-то?
– серьезно спросил Минька.
– Мальчишка.
– Вот с этого и начинай.
Дальше они занялись осмотром машины, и события в доме отошли для них на второй план. Шофер с темным от ныли круглым лицом снисходительно дозволял им залезать в кабину. Ребята по двое, согласно очереди, устраивались рядышком с ним и важно сидели несколько секунд, стараясь углядеть все устройство и обстановку и одновременно реакцию товарищей на свое пребывание в кабине. Если кто-нибудь задерживался, его бесцеремонно стягивали за ноги.
– Давай по-честному!-орала ватага.
А в избе тоже стояли гвалт и суета. Все наперебой поздравляли бабушку Марью, будто она и была виновницей радости. Никита носился по дому, расталкивая земляков, открывая то сундук, то шифоньер с зеркалом, то деревянный шкаф домашней работы, что-то искал, перебирал тряпки, убегал на кухню и вновь возвращался в горницу.
– Ну, слава те, пресвятая богородица,-повторяла бабка Анисья, поглядывая по углам, и, не найдя иконы, крестилась на портрет маршала Жукова в самодельной рамке.
– Стало быть, свершилось, Денисовна, свершилось,-твердил старик Волобуев и покачивал головой, словно подтверждая свои слова.
– Стало быть, есть правда, есть.
– Вот и моему Володеньке дружок объявился, - говорила невестка Волобуевых, крепко придерживая младенца, смотревшего на всех неморгающими глазами.
– А то все думала, с кем же ему играть, когда подрастет?
Ровни-то не было.
– Бабаня!-крикнул Никита.
– Машина ждет. Помогите же. Что везти-то? Где оно?
Бабушка Марья всплеснула руками.
– И верно, люди. От радости-то мозги набекрень...
Да все готово, все как в кармане.
– Гостинцев-то, господи!
– воскликнула бабка Анисья и, в последний раз перекрестившись на портрет маршала Жукова, выскочила из горницы.
За нею поспешили остальные. Через минуту-другую к машине уже несли узелки, туески, крынки-кто что.
Из дому выбежал Никита. За ним трусцой бабушка Марья.
У него в руках рюкзак, у бабушки-узел.
– Будет, будет, бабаня, - на ходу отказывался Никита.
– И так ей за неделю не поесть.
У машины толпа. При появлении Никиты люди наперебой загалдели:
– Л вот грибочков, Никитушка, в дальних лесах собирали.
– Л вот рыбки, рыбки, это, стало быть, пользительно.