Весна Византии

Даннет Дороти

– Это часы, да?
– спросил священник.

Легрант кивнул.

– Да. Девица показывает время. Кроме того, там повсюду есть дверцы и поворачивающиеся балкончики. И если приглядеться, то видно, как некоторые детали меняют цвет. Что касается всего остального… - Он прошел на другой конец комнаты, где у стены стояла длинная скамья с разложенными приспособлениями - острыми ножами, мотками проволоки и тому подобным; имелись там также песочные часы.
– Полагаю, он делал всякие вещицы в Брюгге?

– Постоянно, - подтвердил доктор.
– А что сейчас будет?

– Вот увидите, - сказал шкипер.

Они словно разом вернулись в детство. Принцесса больше наблюдала за мужчинами, чем за часами, и даже когда началось представление,

засвистела птаха, дубинка ударила слона по голове, а араб бросил камешек в раскрытую пасть дракона, - она все равно продолжала смотреть на своих спутников с нескрываемым любопытством. Камешек, пройдя сложный путь, из-под хвоста дракона упал в сосуд, а затем исчез в недрах слоновьего хобота, и откуда-то изнутри донесся звучный удар гонга. Изумительная вещица. Вся радость жизни одного человека, воплощенная в реальность умелыми руками другого…

Шкипер следил за происходящим, отслеживая каждое безукоризненное движение. Капеллан поначалу заулыбался, но затем посерьезнел, хотя и продолжал взирать на часы. Лекарь коротко хохотнул, но улыбка его тут же превратилась в застывшую гримасу и, отвернувшись в сторону, он с силой ударил себя кулаком по ладони, словно человек, который пытается что-то сказать, но не находит слов. Внезапно, не прощаясь, он развернулся и вышел из комнаты.

Священник наконец взял себя в руки.

– Это все, что вы желали нам сказать, деспойна?

– О, да, - подтвердила Виоланта Наксосская.
– И, разумеется, вот еще что: караван из Табриза будет здесь через восемь дней. Мессер Дориа успеет подготовиться к его прибытию…

Без всяких приключений Виоланта Наксосская вернулась во дворец и в этот вечер была особенно очаровательна с императором и всеми своими родичами.

«Катерино Цено, муж мой, ты можешь гордиться своей супругой! Все, все прошло именно так, как ты хотел…»

Глава тридцатая

Катерине де Шаретти нельи Дориа за свои тринадцать лет никогда не доводилось иметь дело с ранеными, и тем более ухаживать за ними. Когда наемники капитана Асторре, изуродованные или ослепшие, возвращались с войны, то вознаграждение им выплачивала ее мать; она же навещала семьи вояк с корзинами еды и принимала их ребятишек в подмастерья.

Катерина была удивлена, когда любезные манеры мужа испарились сразу же вслед за уходом незваных гостей. Стоило тем выйти за порог, и он тут же принялся капризничать то по одному поводу, то по другому. Учиненный допрос ему, похоже, вовсе не понравился, и в какой-то мере он обвинял в этом свою супругу. И где только носит местного лекаря, когда он лежит тут без сил?.. По воле мужа, Катерина побежала за врачом, но за все свои услуги и в дальнейшем не услышала от Дориа никакой благодарности. Когда ему казалось, что жаровня слишком дымит, вино кислое, или пора лечь в постель, - всякий раз он требовал помощи от Катерины. Когда в поисках ласки и утешения она прижалась к нему, он потребовал отодвинуться. Конечно, он тут же сменил тон, но жена успела услышать в его голосе визгливые нотки. Было ясно, что заниматься любовью он не желает. Катерина ненавидела каждый миг, что они провели в монастыре. Похожие моменты случались и в Леонкастелло, но здесь все было куда ужаснее.

Разумеется, жизнь в Трапезунде была великолепна… Никакого сравнения с рутинным существованием в Брюгге! И все же там были не сплошь пиры, прекрасные наряды и утонченные беседы.

За домом и складом присматривал Параскевас, их управляющий; Пагано велел ему заниматься делами, не тревожа юную госпожу. В конце концов, ведь и мать ее управляла компанией и вовсе не ходила сама на рынок, не штопала никому чулки, не пекла хлеб и не засаливала мясо, а также не варила сыр… К несчастью, когда Параскеваса не было рядом, все челядинцы считали себя вправе являться к ней за указаниями, и не только слуги, но и женщины всей генуэзской колонии.

В

Брюгге все покупки делались в городе. Здесь же нужно было заключать договора, по которым вам с окрестных деревень привозили масло, вино, гусей, угрей, лук и голубей, - и постоянно сыпались жалобы на изменения в доставке, на подгнившую снедь или на задержки. В таких случаях, или когда вдруг протекала какая-нибудь крыша, или загрязнялся источник, или заболевал раб, а лекаря не было под рукой, - чего они все ждали от нее?! Похоже, им казалось, что у нее полно свободного времени, раз уж она не шьет себе одежду, не проверяет лично все склады и подвалы, не надзирает за стиркой и шитьем, и уж тем более не чистит платяные шкафы. Когда в саду из-за плохого полива начали вянуть апельсиновые и гранатовые деревья, Пагано во всем обвинил ее, и был удивлен, что жена этим не занимается, - ведь не так уж это и сложно!.. Чуть позже Катерине пришло на ум, что Пагано за всю свою жизнь никогда подолгу не задерживался на одном месте, и если рядом были женщины, он полагал, что подобные вещи происходят сами по себе. Конечно, он был лучшим и самым умелым любовником, о каком только могла мечтать девушка ее возраста, но, похоже, воображение его не простиралось на обыденные вещи. Ей то и дело приходилось о чем-нибудь ему напоминать.

Дориа по-прежнему не думал ни о чем, кроме своего здоровья, когда пришло время возвращаться в Трапезунд, и Катерине порой казалось, что он не слушает, когда она твердит ему о вещах куда более серьезных. Она много размышляла о том, как будет ее мать жить без Николаса, и захочет ли Пагано отправиться в Брюгге, и как она сможет отдавать приказы отцу Годскалку и мейстеру Тоби. Ей хотелось побольше узнать о планах мужа.

Также Катерине не нравилось долгое воздержание, к которому ее поневоле принудило недомогание супруга. В последнюю ночь в монастыре, она ясно высказала свое недовольство и потребовала внимания, - хотя, естественно, он никак не мог удовлетворить ее в постели. Все же Пагано повиновался, но едва лишь он возбудил Катерину, как тут же вскрикнул от боли и со стоном откатился прочь, а она осталась лежать, чувствуя незатухающий пожар внутри. В гневе она набросилась на него с кулаками, не думая, куда придется удар, и он с криком соскочил с постели, перебрался в кресло и долго сидел, обнимая себя за плечи и ругаясь сквозь зубы. Чуть позже он попросил у нее прощения, но Катерина дулась еще очень долго. По пути назад в Леонкастелло они не обменялись ни единым словом, а дома лекарь-генуэзец уложил Дориа в постель и дал ему снотворное. Тогда Катерина впервые услышала, как он храпит… Хорошо, хоть Виллекин был рад ее видеть!

На следующий день она вышла из дома пораньше. После монастыря было огромным наслаждением надеть чистое платье и вуаль, заплести в волосы цветы и в сопровождении слуг отправиться проведать знакомых в городе. Несколько раз ей пришлось пересказывать историю о том, как Пагано в одиночку отбивался от шайки курдов.

На улице она заметила гвинейца Лоппе, и когда Виллекин залаял, чернокожий обернулся и устремился к Катерине, но, по счастью, она находилась рядом с домом белошвейки, к которой как раз собиралась зайти, и успела ускользнуть прежде, чем он настиг ее. Николас умел располагать к себе людей, и Катерина не сомневалась, что в компании многие жалеют о его гибели.

Но, с другой стороны вряд ли взрослым мужчинам нравилось выполнять приказы подмастерья… Да и для матушки так будет лучше, хотя она наверняка расстроится поначалу. Феликс бы тоже огорчился… Впрочем, Катерина постаралась быстрее отделаться от этой мысли. Жена одного из торговцев пригласила ее на обед, и она согласилась. В общем, день прошел весьма удачно…

Но когда Катерина вернулась в фондако, то сразу поняла, что там что-то не так. На просторном дворе толпились люди, а в стороне стояла группа слуг в венецианских ливреях. В воздухе витало ощущение напряженного ожидания, - такого не было даже накануне, когда вернулся консул…