Весна Византии
Шрифт:
С того дня они больше никогда не оставались наедине. В день отъезда он вместе с другими работниками компании проводил хозяйку до городских ворот, куда явились также старшие члены Гильдии и торговцы, чтобы пожелать Мариане де Шаретти доброго пути.
Тильда также ехала с матерью до самых ворот, и сидела с ней на одной лошади. На выезде из города они обнялись в последний раз и расстались; Адорне увел девочку с собой.
У представителя компании Медичи на плаще была приколота черная траурная лента. Прощаясь с ним, Мариана осведомилась о причине.
– Благодарю вас за сочувствие, мадонна,
Мариана де Шаретти произнесла все полагающиеся по такому случаю слова и двинулась в путь; но в душе она скорбела по совсем другому ребенку - тринадцатилетней девочке, утратившей пусть не жизнь, но свое детство все в той же Флоренции…
Глава семнадцатая
В трех тысячах миль к востоку от Брюгге Катерина и Николас почти достигли цели своего путешествия. Подобно всем молодым людям, они тяжело переживали период взросления, - хотя у каждого были собственные трудности. В общем, Мариана де Шаретти не напрасно тревожилась о каждом из них.
Черное море, хотя и соленое, являло собою скорее огромное озеро, соединенное со Средиземным одним-единственным проливом. От Константинополя до Кавказских гор на другом своем побережье оно простиралось на добрых семьсот миль. Северные берега, усыпанные черными валунами, лежали во владениях крымских татар, а затем переходили в богатые земли московитов. Генуэзцы, упорные торговцы, на крымском побережье основали свою колонию, Каффу, почти такую же крупную, как Севилья.
На южном побережье Черного моря высились горы Малой Азии, густо поросшие лесом. Они переходили затем в темные морские пески; здесь красовались древние греческие крепости, наполовину вросшие в скалы. За горами лежали равнины Анатолии, Персии, Сирии и шли караванные пути в Багдад и дальше на Восток. Именно расположение на окончании Шелкового Пути сделало Трапезунд сердцем Азии, более древним, чем Рим или Византия. Теперь же он оставался одиноким самоцветом в пустой императорской короне: последний незавоеванный форпост византийских греков.
Именно туда стремился парусник «Дориа» (некогда именовавшийся «Рибейраком») и галера «Чиаретти», порой шедшие бок о бок, порой обгонявшие друг друга. Ветра, всегда столь ненадежные в марте, дули по утрам в одном направлении, а после полудня - в другом, благоприятствуя то паруснику, то галере.
Из них двоих путешествие галеры было, вероятно, более насыщенным. На ней по-прежнему трудились работники.
– Плотники и кузнецы - уничтожавшие все следы ложных переборок в нижнем трюме. После Тофаны звуки пил и молотков затихли лишь ненадолго, чтобы Годскалк мог благословить их дальнейшее путешествие.
Пассажиры галеры не посетили эту мессу. Тягучие монотонные звуки, доносившиеся откуда-то с кормы, подтвердили подозрение команды: бородатый спутник принцессы Виоланты и впрямь оказался греческим священником, молившимся на свой манер.
Немного позднее на палубе появилась служанка; без единого слова она свернула шею курице, ощипала ее, выпотрошила, приготовила на небольшой переносной печурке и вновь скрылась с глаз.
Разумеется, никому из членов компании Шаретти
Она не покидала отведенную ей каюту. Поздно вечером оттуда вышел священник, без единого слова прошел в кают-компанию, поклонился всем собравшимся там и там же молча, развернув тюфяк, улегся и заснул. Еще чуть погодя из-за занавески, служившей дверью в каюту, вышел евнух и уселся в коридоре, скрестив ноги. Изнутри некоторое время доносились женские голоса, говорившие по-гречески, и печальные звуки флейты.
Посреди ночи поднялся крепкий ветер, и пришлось будить матросов, чтобы те поставили новые паруса. Флейта уже давно затихла, - так что тем более неожиданным показался внезапный крик, разорвавший ночную тишину. Николас тут же устремился на шум, но на полпути его перехватил невозмутимый Джон Легрант.
– Лекарь справится. Ничего смертельного.
– Замечательно, - ответствовал Николас.
Глаза шотландца блеснули.
– Служанка вышла в коридор, а на нее налетел один из парней Асторре с незастегнутыми штанами. Вот видишь, что значит не позволить им сойти на берег в Модоне!
– И кто из двоих кричал?
– осведомился фламандец.
– Наемник, конечно. Она пырнула его ножом. Ничего страшного, по крайней мере, все не слишком серьезно… Асторре говорит, у этого парня и без того по свету рассеяно уже три десятка ребятишек…
– И Тоби взял все в свои руки, - добавил Николас.
– Стало быть, у нас в запасе еще девяносто семь невредимых солдат. Ну, да кому нужны целые числа?
– Совершенство бы все испортило, - подтвердил Джон Легрант.
– Пассажиры пыряют ножом членов команды, гребцы прячутся по норам, на борту два священника и свистулька, а впереди - все турецкое войско. Это не корабль, а отделение скорбного дома!..
Совершенство и впрямь бы все испортило. Вспомнив о долге владельца судна, Николас посмурнел лицом и направился прямиком в каморку, отведенную Тоби, чтобы своими глазами увидеть несчастную жертву. Лекарь не стал уверять, что все будет в порядке, а лишь обреченно махнул рукой.
– Он выживет. Я никогда не слышал таких ругательств со времен Лионетто. Выучил четырнадцать новых слов. Ты женщину видел?
– Нет. Он ничего с ней не сделал?
Несостоявшийся насильник наконец прекратил ругаться и лишь издавал душераздирающие стоны.
– Да что с ней сделается?!
– возмутился Тоби.
– Вытерла нож об его же рубаху, как заправский мясник, и прямиком вернулась в хозяйкину каюту. Я еще боялся, что она того и гляди вернется вырезать ему почки. Ты сам извинишься за этого болвана? Или лучше мне?
– Ты устал, - посочувствовал Николас.
– Столько новых ругательств выучил… Предоставь госпожу Виоланту мне.
Джон Легрант, явившийся вместе с фламандцем, хлопнул его по плечу.
– Вот это правильно. Она с тобой быстро разберется. Этой женщине палец в рот не клади. Она быстро тебя обрежет где надо, проштампует, бантиком завяжет - и вылетишь из дверей, даже не касаясь ногами пола… Я заранее налью тебе выпить.
После таких слов все сочли бы его трусом, если бы он отложил извинения до утра. Пройдя на корму, Николас постучался в каюту принцессы.