Весна
Шрифт:
— Хорщочек! — объясняет она. — Не иначе — цветы, уж я чую! Из магазина принесли…
В самом деле, это горшочек ранних гиацинтов. К цветам приложены две бумажки. На одной написано: «Нюхайте на здоровье!», а на другой — «От ваших друзей!»
Почерк мне хорошо знаком!
В понедельник иду к Бурдесам на урок. Если говорить по правде, иду я не слишком охотно. Ведь, конечно, сегодня они объявят мне, что больше в моих уроках не нуждаются… Иду, так сказать, «выгоняться». Большой приятности в этом нет. Но прятаться тоже не хочу, это было бы малодушием.
Дверь открывает сама мадам и принимает
— А, мадмуазель Яновская! Здравствуйте, дорогая!
Девочки встречают меня в своей комнате и смотрят на меня хитрыми глазами.
— Девочки, — шепчу я, — спасибо за цветы!
Таня и Маня очень удивлены: как это я догадалась, что цветы от них? Они тоже говорят со мной шепотом. Цветы, конечно, посланы без ведома матери.
— Мы вам скажем один секрет… — шепчет Маня.
— Только смотрите — никому! — просит Таня. — Придумали послать цветы мы сами, а деньги дал папа…
Бедный «миляга» Бурдес-Чериковер! Он, как Майофис, обрадовался тому, что кто-то не испугался его мучителей.
После урока мадам входит в комнату:
— Я принесла вам деньги. Извините, не все. Только половину… У меня нет мелочи!
И она подает мне золотую монетку — пять рублей.
— Остальное — завтра. Или лучше — послезавтра. Словом, в один из ваших следующих уроков, когда у меня будет мелочь…
И еще я хочу вам сказать: я очень довольна вами. Вчера девочки читали дяде Ромуальду вслух из английской книжки. Он был просто поражен!
Представляю себе, как это было. Девочки добросовестно читали «из английской книжки»: «Наша мама очень добрая. Мы любим нашу маму…»
Гриши сегодня у Бурдесов нет — он получил еще один урок, и теперь наши с ним уроки совпадают не всякий день. Очень жаль: не с кем делиться впечатлениями, а сегодня не с кем посоветоваться в предстоящем мне трудном деле.
Золотую пятирублевку я засунула в перчатку. Очень непривычно ощущать у безымянного пальца не гривенник или двугривенный (больше собственных денег у меня сроду не бывало!), а золотой! Да еще заработанный собственным трудом!
Радостное возбуждение не покидает меня все время, пока я хожу по магазинам и покупаю подарки.
Маме — прелестную маленькую азалию, всю в розоватых цветах. Мама любит цветы, умеет растить их. Азалия будет цвести у нее ежегодно. Толстый, румянолицый владелец цветочного магазина Станислав Банцевич — весь круглый, говорит кругло, даже картавит как-то по-особенному кругленько, словно перекатывает во рту орехи! — узнав меня (папа лечил его жену), уверяет, что продает азалию с уступкой (возможно, конечно, что он берет с меня и дороже настоящей цены — с него станется! Мама зовет его, шутя, в глаза «веселым жуликом»). Еще цветы, гиацинты, — «хорщочек», как называет Юзефа! — моей учительнице английского языка, мисс Этэль (она очень сердечно переживает мои волнения из-за урока у Бурдесов). Банцевич обещает отослать цветы маме и мисс Этэль тотчас же.
Покупаю для Юзефы сатину на кофточку — ее любимого «бурдового» цвета.
В табачной лавочке спрашиваю, какие есть у них самые дорогие папиросы. Покупаю три коробки для дедушки и дядей — Мирона Ефимовича и Николая Ефимовича.
В писчебумажном беру открытки для Сенечкиного альбома.
Последняя новинка: вид ночного города; если смотреть
Еще две плитки шоколаду: бабушке и слепой Вере Матвеевне.
Ну, теперь осталось купить последнее, но и самое трудное: подарок для папы. Есть люди, которым не придумаешь, что подарить. Это всегда те, которые думают о других больше, чем о себе, никогда не говорят «я люблю то-то» или «я люблю вот что».
И всем окружающим кажется, что у них нет собственных пристрастий. Вот так и мой папа… Он не курит. Ест, не глядя и не замечая, что дадут. Ни вина, ни водки папа в рот не берет, всегда говорит о себе: «Мне достаточно съесть сардинку и посмотреть издали на бутылку с лимонадом — и я уже распьяным-пьяно-пьяный!..» Ну что подарить такому чудаку, как мой папа?
Вдруг вспоминаю и страшно радуюсь: папа любит моченые яблоки! Они, конечно, не слишком изысканное лакомство, но папа говорит: «Ну кому это понадобилось выдумывать ананас, когда есть такая роскошная штука, как моченые яблоки!»
Начинаю поиски моченых яблок. Сейчас для них не сезон.
Обхожу подряд всех торговок на овощном толчке, называемом «под ратушей», — моченых яблок нет нигде, хоть плачь!
И вдруг — меня выручает друг моего детства, старуха бубличница Хана. В одной корзине у нее горячие бублики, а в другой — большущая стеклянная банка, полная веселых, золотых от собственного сока моченых яблок!
Это дорогой товар! Товар — люкс! Хана даже запинается, называя цену: три копейки за штуку… Я беру все, что у нее есть, — десять штук. Хана столбенеет от моего мотовства.
— Хана! — говорю я ей негромко, но до чего счастливым голосом. — Хана, мне сегодня заплатили за работу!
Последнее затруднение: как доставить яблоки к нам домой?
Я, конечно, могу понести банку. Хана дает ее мне взаймы до завтра. Но ведь это непременно кончится плачевно. Я ведь, как говорит Леня, «черт косолапый»! Поскользнусь, упаду, банка разобьется, яблоки вывалятся на грязный тротуар, залив попутно своим соком Сенечкины открытки, Юзефин сатин и папиросы, купленные для моих дядей и дедушки. От одной мысли о такой катастрофе я холодею.
Выручает та же Хана:
— Э, барышня, мне бы ваши заботы!.. Вот моя внучка Шуля, она понесет банку с яблоками… Ну конечно, дадите ей, сколько вам не жалко, — копейку или две за фатыгу (за труд).
Носительница такого поэтического имени (Шуля — уменьшительное от Суламифь) благополучно доставляет банку с мочеными яблоками до самой нашей кухни. Я даю ей десять копеек.
— А у меня сдачи нету, — говорит она с огорчением.
— Не надо сдачи. Это тебе.
— Мне? Все десять копеек?