Вестник Силейз
Шрифт:
Какая-то часть матери Жизель уверена в том, что это – богохульство, что нельзя читать «Песнь» ради развлечения. Но вправе ли она требовать от долийца искренней веры в чужого бога?
«Андрасте пела о Создателе другим, - думает орлесианка. – Вестник поет самому себе, пусть и не особенно задумываясь над смыслом песен. Быть может, это тоже не так плохо?..»
Уходит мать Жизель, втайне немного сердясь, но дослушав Песнь Тишины до конца.
Комментарий к Мать Жизель
* Песнь Тишины, 3:7
========== Revelaciоn ==========
Проходит
И антиванка тоже перестает его бояться. Если долийцы действительно так уж дики, то Лавеллан, пожалуй, не из них. Иначе он не сделал бы столько добра для совершенно не знакомых ему людей.
«Может, его и правда послала Андрасте?»
Однажды она сталкивается с Вестником в полутемном церковном коридоре. Долиец выглядит усталым, но все же улыбается ей.
– У вас все в порядке, Жозефина? – заботливо осведомляется он.
– Да… Вообще-то я как раз хотела поговорить с вами, - Жозефина не без труда опускает слово «милорд», наученная горьким опытом. – Или, может, в другой раз? Вы не слишком устали?
– Нет-нет, я готов вас выслушать.
Они проходят в кабинет посла («кабинет» – это, конечно, очень громко сказано: из всего убранства антиванку полностью устраивает только стол). Жозефина по привычке садится за стол и готовится писать.
– Я должна узнать… мессир Лавеллан, - несмотря на его просьбу, обращаться к нему так запросто, по имени, превыше ее сил, - хорошо ли с вами обращаются здесь, в Убежище? Простите за вопрос, но вы эльф, и…
Вестник пожимает плечами.
– Парочку косых взглядов я уж как-нибудь переживу, - улыбается он.
Антиванка недовольно цокает языком.
– Так-так. Я поговорю с прислугой. Коль скоро мы хотим убедить всех, что вы – Вестник Андрасте, мы должны поддерживать вас во всем.
– Это… очень мило с вашей стороны, - замечает Лавеллан. – Я надеюсь, что такое доброе отношение распространяется не только на меня, но и на прочих эльфов, служащих Инквизиции?
– Разумеется, - не моргнув глазом, кивает леди Монтилье, сразу делая себе пометку проинструктировать прислугу еще и на этот счет. – Мы все делаем общее дело, не думая о расовых различиях.
– Приятно это слышать.
Помолчав, Жозефина все же решает поднять интересующую ее тему:
– Но вы – все же особый случай. Вам необходима наша поддержка. О долийцах ходит столько жутких историй…
– То, что мы крадем детей, сжигаем деревни и приносим селян в жертву в кровавых ритуалах? – недовольно осведомляется Вестник. – Те,
– Правда? – потрясенно спрашивает антиванка, откладывая перо в сторону. – Я… я понятия об этом не имела. Простите. Я сделаю все, чтобы прекратить эти сплетни.
– Спасибо за добрые слова.
– Я постараюсь, чтобы это были не просто слова, - говорит Жозефина, и Лавеллан с благодарностью улыбается ей. – Думаю, вы сможете мне в этом помочь, если расскажете немного о том, какой была жизнь в вашем клане.
Улыбка долийца становится задумчивой.
– Какой была жизнь… – повторяет он со вздохом. – Как рассказать это в двух словах…
– Можно не в двух, - подбадривает его леди Монтилье.
Вестник опускает голову, изучая взглядом трещины в камнях пола.
– Я до сих пор не верю, что эта жизнь позади, - говорит он. – Мне все время кажется, что я проснусь утром – а над головой ткань шатра; снаружи слышны детские голоса; ветер уносит вдаль наши молитвы… Знаете, Жозефина, - он чуть подается вперед, оставаясь на самом краю скамейки, - а ведь нашу жизнь в двух словах и не опишешь. Долийцы страдают от того же, что и люди: болезни, неурожаи, плохая погода властны над нами так же, как и над жителями окрестных деревень. При этом у них есть их скромные хижины, а мы вечно кочуем с места на место.
– Ох… - Антиванка уже и не рада, что подняла эту тему. – Простите. Вам наверняка очень непросто.
– И все же я бы многое отдал, если бы все эти неприятности с Брешью закончились, и я бы смог вернуться в клан, - продолжает долиец, переводя взгляд на нее. – Хотя вряд ли кто-то, кроме Хранительницы, будет этому рад – теперь, наверное, меня возненавидят окончательно.
– Простите? – Леди Монтилье не сдерживает удивленного покашливания. – За что они могут ненавидеть вас, мессир Лавеллан? Вы… кажется, вы говорили, что вы Первый вашего клана. Разве это не знак уважения?
Лавеллан грустно улыбается.
– Первый – это ученик Хранителя, - объясняет он. – Тот, у кого есть магический дар. Когда Хранитель умирает, Первый занимает его место. Это не знак уважения, это… что-то вроде должности. Что же до ненависти ко мне… вы же наверняка понимаете, что долийцы не любят людей и андрастианскую Церковь. Она причинила нашему народу слишком много страданий в прошлом. Когда я интересовался историей людей, это вызывало недовольство у многих в клане: они считали, что нам подобает собирать и ценить лишь знания о своем народе. Долийцы не особенно интересуются судьбой гномов или кунари, не любят людей – и вдвойне не любят тех, кто им… хоть немного симпатизирует. Поэтому весь наш клан осмеяли на прошлом Арлатвене за то, что мы слишком миролюбиво настроены к чужакам; меня же не хотели признавать будущим Хранителем даже соклановцы. А теперь, когда меня назвали Вестником Андрасте… когда я прочнее, чем когда-либо, связан с людьми…