Ветер любви
Шрифт:
Затем я выпустил маленький сборник стихов. Книга не имела никакого успеха, но казалась мне многообещающей.
Осмелюсь предположить, что когда-нибудь напишу весьма умную книгу. Хоть и знаю: чтобы достичь успеха в литературе, нужно обладать некой отвагой, которая отражается в новом герое, оригинальности сюжета и в стиле письма, но пока у меня ничего этого не было. Звучит довольно строго по отношению к себе, но такова истина.
Среди семей, обитающих испокон веков в окрестностях города Баку, семья Ахмедовых была одной из самых уважаемых и гостеприимных.
Наш дом был большой, с высокими
Наш дом круглый год, с утра и до поздней ночи, кишел народом. Люди приходили без всякого предупреждения: ближайшие соседи и какие-то дальние родственники, которых лично я до сих пор в глаза не видел и не слышал об их существовании. Эти дни мать называла днями полной анархии, приводящей в отчаяние ее и прислугу. Завтрак, обед и ужин смешивались в шумной и беспорядочной суете. В то время, когда одни заканчивали обедать, другие только начинали пить утренний чай. Со стола никогда не убирали сладости, фрукты, а кухня наша работала с утра до вечера.
Мать моя, хозяйка дома, почти никогда не садилась за стол, пока сама не накормит всех гостей. Они говорили, что если и есть на свете женщина, которая может предстать пред Аллахом, то это без всякого сомнения она.
Мы жили богато, деньги из рук отца текли, бежали, исчезали. Легкость, с которой отец оказывал своим родственникам помощь, была одной из величайших радостей его жизни. Тут его прекрасно понимали все люди.
Отец был высокий, широкоплечий, с длинной веерообразной бородой и серыми холодными глазами, с отсутствующими передними зубами, выбитыми во время службы в армии. Как это вышло, он уже не помнил. По этой причине он шепелявил, выплевывая слова, которые люди не всегда понимали. Отца отличали властолюбие, суровость и убежденность в правоте своих слов. С ним нужно было договариваться на его условиях.
Отец, создававший впечатление сильного человека с непростым характером, был молчаливым в присутствии незнакомцев и иногда приводил всех в замешательство своим холодным безразличием. И, конечно же, он был типичным представителем своего народа. Он любил, чтобы вокруг царил домашний уют, чтобы о нем и о его родственниках заботились, вкусно кормили и не задавали лишних вопросов.
Я любил своего отца, и он меня тоже, хотя наши отношения и не всегда об этом свидетельствовали. Он любил охоту, а я шел на уступки, соглашаясь в виде одолжения пострелять вместе куропаток. По его мнению, если мужчина не любит оружие, – это противоестественно.
Не знаю, в чем тут дело, но стоит надеть охотничий костюм – и люди превращаются в каких-то бездушных существ. А как они хвастаются после охоты! Сколько раз отец буквально заставлял меня сидеть молча за ужином, когда он и его друзья рассказывали о своих подвигах. И я с ужасом слушал их рассказы. Однажды
– Ты ничего не понимаешь в охоте! – воскликнул он. – Каждый мужчина должен любить оружие!
– Вздор, – ответил я, – убивать ради удовольствия? Это не по-человечески. Быть может, когда ты нажимаешь на курок, чувствуешь себя всемогущим? Я не вижу в этом необходимости. Я терпеть не могу охоту. По мне, она порождает даже в превосходных людях самую безобразную жестокость. А как вы, охотники, любите хвастаться! Сколько раз я сидел за ужином с тобой и твоими друзьями и ужасался. Как же быстро вы превращались в самохвалов!
– Отвечать отцу, да еще такими словами, крайне нерелигиозно, да и вообще наш менталитет не одобряет этого. Ты осмеливаешься отвечать мне?! Это богохульство. В моем доме есть свои законы, которые приняты еще моими предками! – заорал он, ударив ладонью по столу.
– Я категорически отказываюсь пользоваться законами твоих предков. Я могу уйти?
– Если ты осмелишься возражать, то больше никогда не войдешь в мой дом!
Мне показалось, что отец посмотрел на меня свысока. Я с трудом сдержал себя, чтобы не ответить ему, что он сильно преувеличивает собственную важность. И в самом деле – эта ноша стала для меня тяжеловата, но я не рискнул уйти.
– Я очень надеюсь, что ты верно понимаешь мои слова. Не будь упрямым, как мать, – если ты признаешь свою ошибку, я готов забыть наш спор. Думаю, ты не забыл, что я собираюсь оставить тебе все свое богатство по завещанию. А ведь я могу в любое время передумать. Я вправе отдать деньги кому пожелаю, – заявил он, уже окончательно выходя из себя. – И поверь мне: если ты меня доведешь, то я пожертвую все до последнего маната на благотворительность. Помни, что я – единственный человек, который может сделать тебя богатым.
Я был твердо убежден, что отец проживет еще много лет, сживая со свету своих родственников и в частности меня. Я почему-то был не уверен, что переживу его, но знал одно: что не хочу жить, подчиняясь крайне невежественному человеку, хоть этим человеком и был мой отец.
Тем временем он, трясясь от ярости, продолжил:
– У нас много бедных родственников, да и вообще кругом нищета, разве ты слепой?
Я молча ушел в библиотеку, куда отец никогда не заходил, и где его грубый беспощадный голос был не слышен.
Моя мать была высокой, с острым взглядом и уверенной походкой. Седые густые волосы всегда были уложены в сложную прическу, напоминающую о моде, давно забытой молодыми женщинами. Спину она держала прямо, движения отличались упрямой решительностью, одновременно ее походка была легкой и изящной. Мать не ела сливочного масла, считая, что оно вредит фигуре и мыслительному процессу, и думала, что умный человек не страдает лишним весом.
Дома мама всегда была хорошо одета. Она любила платья из тонкого шелка нежных тонов. Особенно ей нравилось темно-фиолетовое маркизетовое платье с небольшой пелериной. В минуты хорошего настроения она садилась за пианино, наигрывала мелодичную песенку и тихонько пела. А я, забившись куда-нибудь в уголок, сидел, слушал и любовался своей мамой, лучше которой не было на всем белом свете.