Ветер забытых дорог
Шрифт:
Праздновали недолго. Главными на Ярвеннины дни всегда были игрища, а какие игрища в Сатре? Отведали угощения, выпили вина и разошлись из-за стола.
Дайк заглянул к Гвендис в ее маленький покой, совсем темный, зато теплый из-за обшитых деревом стен. Ему хотелось поговорить с ней. Было тесно, но Дайк не сел: он ходил по маленькой пристройке Гвендис, как волк по клетке. Его тень металась по стене.
Гвендис молча сидела на краю сколоченной из досок кровати, грея руки об кружку с травником. В полумраке ее волосы, закрученные в узел, казались
«Если я скажу жителям Сатры, что так, как они, жить нельзя, - что это будет?
– сомневался Дайк.
– «Новое учение тиреса Дэвы»? Дайк недоверчиво покачал головой.
– Мы отметили Ярвеннин день, солнцеворот, - сказал он Гвендис.
– Вера Сатры вся книжная и словесная, в ней нет связи с жизнью, с коловращением солнца, и даже Жертва у них - кто-то потусторонний, который уведет их из этого мира. Смотри, у них даже нет любви: кажется, будто в Сатре живут одни мужчины, и Эйонна - единственная утешительница на всех. А Ярвенна зовет своих детей греться у очага, зажженного рукой женщины, как сегодня - твоей. Но падшие небожители отделены от нашего мира невидимой Стеной. Они и впрямь дети Жертвы, им не нужно ничего, что у нас есть.
– Знаешь, я думаю…- тихо произнесла Гвендис.
– Я уже говорила Эйонне, что здесь все больны - больны Сатрой. Помнишь, Дварна хотел, чтобы этот юноша, Адатта, погиб за него на поединке с тобой, и сам Адатта тоже хотел погибнуть. Недавно мы говорили о Тесайе. Он, наверно, тоже был бы рад, чтобы за него бросился в пропасть Орхейя, а он бы потом мог страдать и терзать себя чувством вины… - Гвендис вздохнула.
– Здесь все иначе. И дружба другая, и честь другая. Но есть и такие… - сказала она.
– Такие, как Эйонна, Итвара - они понимают добро и зло так же, как мы. Их особенно жалко…
– Да, - тихо подтвердил Дайк.
Он чувствовал себя таким усталым, что пересел на пол к ногам Гвендис и положил голову ей на колени.
– Ты все сделал хорошо, - продолжала Гвендис, опустив ладонь на его волосы.
– Правильно сделал, что пощадил Адатту. Ты много тревожишься и грустишь, но здесь, в Сатре, это так и будет…
Гвендис читала в целительских трактатах, что безумие и тоска тоже могут распространяться, как мор. Она добавила:
– Но мы победим это в своем сердце.
Сполох целые дни пропадал на охоте. Он ставил силки на зайцев, которых в одичавших садах расплодилась тьма. Не меньше тут развелось и серых куропаток, но жители Сатры считали птицу нечистой пищей. Дайк объяснил Сполоху, почему. Мол, птицы летают высоко по небу, и когда-то легко перелетали через Стену из «скверного» мира в «чистую» Сатру и обратно. Охотник выслушал и от души выругался: «Придумают абы что! Куропатка им «летает высоко по небу». Он узнал, что рыбу из реки ловить нельзя, а из озер можно. Парень сделал прорубь и ставил верши.
Однажды Сполох опять повстречал большого косматого пса, которого раньше назвал то ли Волчком, то ли Серым. Пес вышел к озеру, где Сполох выбирал рыбу из верши.
– Иди, голубчик, ко мне! Серый! Иди! Рыбки?
Он кинул псу рыбину, а огромный пес посмотрел на него с такой деревенской простотой, что парень готов был кинуться к нему на шею. Пес быстро съел угощение, как языком слизнул. Сполох подошел ближе:
– Волчок, милый, дайся погладить!
Пес разинул пасть, точно улыбнувшись. Но даже в улыбке чудилась умудренная жизнью печаль. Сполох приблизился и сперва осторожно, потом смелей погладил тяжелую морду:
– Ах ты, милый. Глаза у тебя какие коровьи!
Пес смотрел на него пронзительно разумным взглядом. А Сполох, погладив и приласкав собаку, вдруг приобрел осанку хозяина. Выпрямившись, он уверенно сказал:
– Ладно, Серый, пошли.
Он собрал добытую рыбу и зашагал в сторону города через дебри запущенного сада. Пес поколебался и вдруг покорно потрусил за ним: проводил до самых развалин и остался сидеть возле них, понурившись, словно дал себе слово дожидаться хозяина на этом месте.
Сполоху вздумалось отыскать Тимену. Он сочувствовал бродягам, потому что в глубине души сам ощущал себя таким: живи он в Сатре, лучше бы носил обноски и спал на холодной земле у потухшего костра, чем служил тиресам.
Сполох углубился в заросли, бесшумно и ловко, так, что даже снег не отряс с ветвей. Внезапно кусты всколыхнулись, и навстречу ему вышел Серый.
– А, вот и ты!
– обрадовался Сполох, точно его ждал.
Пес вздохнул и навострил уши, помахивая хвостом.
– Я так и знал, что встречу тебя! На, - Сполох достал из-за пазухи хлеб и протянул собаке.
Серый неторопливо притрусил к нему, осторожно взял хлеб из рук, проглотил и продолжал стоять, широко раздвинув мощные лапы.
– А теперь, брат, мне надо одних тут найти, - Сполох присел на корточки и погладил Серого.
– Жалко, ты не понимаешь…
Серый неожиданно встряхнулся, издал что-то среднее между коротким воем и долгим зевком и, неуклюже прыгнув в сторону, оглянулся, потоптался на месте.
– Это что?
– удивился Сполох.
– Смотри-ка… ты, значит, меня понимаешь?
Пес разумно смотрел на него желтыми глазами, потом сделал еще шаг в глубину зарослей.
– Ну, брат, веди!
Они шли, проламываясь через кусты, Сполоху приходилось нагибаться под низкими ветками диких яблонь. Пес бежал то впереди, то рядом. Сполох помнил, где впервые нашел Тимену в овражке - у самой стены. Должно быть, и землянка бродяг где-то там.
Вдруг пес начал принюхиваться, повернув голову.
– Что, Серый?
– спросил Сполох.
– Идем туда?
Серый коротко провыл и уверенно потрусил в том направлении, куда указал взглядом.