Ветувьяр

Кейс Сия

Он лежал на боку и никак не реагировал на вошедших — Ланфорд допускал даже, что он мог быть мертв, но Нэриус, судя по всему, об этом не думал.

— Приведи его в чувство, сын мой, — Приказал он Ланфорду, и камарил послушно опустился на корточки перед узником.

Монах казался бы спящим, если бы не кровоподтеки и синяки на его бледном, словно гипсовом лице. Его избивали и пытали — в этом Ланфорд не сомневался.

А еще узника определенно морили голодом, потому что он был так истощен, что когда Ланфорд тронул его за плечо, пытаясь разбудить, то не ощутил под пальцами ничего,

кроме обтянутых тканью и кожей костей. Камарил все больше и больше сомневался, что монах вообще жив, но кожа у него на шее оказалась теплой, а потому Ланфорд приступил к более решительным мерам.

Только когда он отвесил узнику пощечину, тот распахнул глаза. Они казались водянистыми, выцветшими и словно слепыми, но быстро уцепились за его лицо и судорожно моргнули.

Узник дернулся, подобрался всем телом и отпрянул к стене, словно побитая собака от злого хозяина.

— Это снова вы, — Проскрежетал он на кирацийском.

— Я же обещал, что вернусь, Ваше Святейшество, — Ухмыльнулся Нэриус, подходя ближе к узнику.

Ланфорд едва не уронил на пол челюсть от удивления — перед ним был никто иной, как Геллиус! Главный покровитель двуликих демонов, гнусный еретик и второй враг ордена после ветувьяров сейчас был просто избитым обессиленным телом у него под ногами. Ничего не стоило покончить с ним одним ударом.

Но потом камарил понял, что Геллиус — это и есть тот единственный человек, который способен прочитать то, что написано в свитке.

— Я принес вам свиток, — Нэриус вытащил из-за пазухи злополучный пергамент.

Бесцветные глаза еретика Геллиуса пронзили его насквозь:

— Я не буду это переводить.

— Это приказ королевы Ингерды.

Геллиус зашелся в кашле, но когда приступ немного отступил, он снова поднял свои наглые неуступчивые глаза на Нэриуса:

— Она не понимает, что творит. Я не позволю ей убить всех.

— Сын мой, — Позвал Ланфорда Нэриус, — Помоги Его Святейшеству изменить решение.

Монах оказался не так силен, как сам Ланфорд, но даже для его рук Геллиус показался почти невесомым, когда он резким движением поставил его на ноги. Естественно, еретик рухнул на пол после первого же удара, и камарил стал добивать его ногами уже на полу. Геллиус почти не стонал — то ли не было сил, то ли действительно умел терпеть боль, хотя боль там была адская — Ланфорд ничуть не сдерживался и боялся представить, сколько костей он успел ему сломать.

— Довольно, — Мягко сказал Нэриус, — Его Святейшество уже подумал, верно?

В ответ Геллиус только застонал. Он вновь закашлялся, на этот раз едва не забрызгав кровью подол одеяния Нэриуса, и только когда кашель отступил, глава ордена приказал:

— Подними его, сын мой.

Ланфорд дернул Геллиуса за грудки, но на этот раз поставить его на ноги не удалось — еретик едва держал глаза открытыми, ноги ему не подчинялись и подавно.

— А теперь, — Нэриус развернул свиток и показал его Геллиусу, — Переведите мне то, что здесь написано.

И Геллиус начал диктовать.

Глава 26. Кирация. Монастырь Двух Лиц

— Можешь хоть ты мне объяснить, что

здесь происходит? — Рауд буквально накинулся на Флавио. Который день подряд капитан чувствовал себя идиотом. У него сложилось впечатление, что лишь он один не понимал, какого черта здесь творится. Когда в монастырь прибыл еще один корабль — с новым кирайским королем (имя которого Рауд мгновенно забыл) и его пленниками — весь замок буквально встал на уши.

Флавио нахмурился:

— Корольева готовится к обряду.

— К какому еще обряду? — Рауду казалось, что все вокруг сошли с ума или играли в игру, правил которой он не знал.

Это для него нужен был этот чертов свиток? Все те немногие монахи, что остались в замке, носились по коридорам как угорелые, подготавливаясь к чему-то грандиозному. Рауд едва не решил, что это небывалый пир — они таскали факелы и какую-то посуду, но чаши и кубки мало напоминали обычные, да и выглядели редкостным старьем.

— Я нье знаю, — Пожал плечами Флавио, — Мне ничьего нье объясняют.

С этими словами он сослался на занятость и поспешил исчезнуть. Рауду не оставалось ничего, кроме как вернуться в обеденный зал, где в разгаре была вечерняя трапеза для гостей.

Народу в зале, освещенном едва ли не сотней свечей, было немного — несколько монахов, кто-то из южан Флавио и новый король Кирации со своей свитой.

Толстяк с самого начала начал раздражать Рауда. Его возгласы и громкий хохот раздавались на весь зал, но голос и обжорство были единственным, чем он мог похвастать перед подданными. Сейчас он вовсю “радовал” своим обществом молодую женщину, которая явно только и думала о том, что лучше провалиться сквозь землю, чем терпеть этого идиота. Лицо ее было настолько мрачно, что красавица казалась совершенно неживой.

Рауд надеялся, что проскользнет мимо толстяка незаметно — общение с ним ни капельки не прельщало, даже несмотря на печальную даму, с которой он как раз был бы совсем не против провести время.

— Эй, адмирал! — Воскликнул новый король Кирации, — Не желаете ли присоединиться?

Черт бы тебя побрал! Набрав в грудь воздуха, Рауд развернулся и двинулся к столу, где расположился толстяк со своей спутницей и несколькими слугами.

— Я не адмирал, — С усмешкой заметил он, — В Гвойне нет морских чинов.

— Это все пустое, — Отмахнулся толстяк, приглашая Рауда расположиться рядом.

Он опустился на скамью, что стояла рядом с обитым бархатом королевским стулом. Король в него, правда, едва помещался, но это, видимо, не причиняло ему неудобств. Спутница толстяка наконец подняла глаза от стола и своей нетронутой тарелки с едой, встретившись взглядом с капитаном.

Вблизи она оказалась еще прекраснее — только немного худа, но Рауд уже понял, что все видные кирацийские дамы считали своим долгом радовать мужчин такой чрезмерной стройностью. Светлые, почти белые волосы ее были уложены в сложную высокую прическу и отливали золотом в свете факелов. Платье, расшитое серебром, закрывало жестким воротником длинную тонкую шею, но обнажало нежные белые плечи, и все же ни волосы, ни фигура все равно не могли сравниться с красотой ее идеального лица.