Ветувьяр
Шрифт:
Не дожидаясь ответа, он развернулся и кинулся в бой.
Когда камарил добрался до лагеря, здесь уже вовсю кипело сражение. Кто-то из его людей спешился, выволакивая непонятных людей в черных одеждах из приземистых походных шатров. Со всех сторон доносился звон стали, крики и ржание лошадей, откуда-то потянуло дымом. Не успел Ланфорд вытащить саблю, как под копыта его коня свалилось чье-то тело с перерезанным горлом. Камарил тотчас заприметил Робина, что во все стороны махал своим залитым кровью клинком.
Если Ланфорд хотел
Доспехов на них не было, знамен тоже нигде не виднелось, не было никаких сомнений, что это враги, но кто? Кирацийцы? Еретики Нэриуса? Мятежники?
Не долго думая, Ланфорд пронзил коротышку насквозь и позволил его телу залить кровью истоптанную траву. “Нужно взять несколько пленных и обыскать палатки” — подумал он, врываясь в гущу сражения широким взмахом оружия.
В шуме боя он не сразу услышал размеренный голос, непохожий ни на крики, ни на стоны умирающих — более того, Ланфорд даже не сразу понял, откуда он доносится.
Переглянувшись с Робином, взмыленный камарил уверился в том, что странный голос, произносящий то ли молитву, то ли заклинание, слышит не он один. На мгновение ему даже показалось, что все вокруг замерло, и сквозь прочие звуки можно разобрать слова.
Ланфорд судорожно огляделся, ища того, кто продолжал монотонно чеканить какие-то строки, то ли рифмованные, то ли повторяющиеся. Никого найти он не успел — боковое зрение вовремя приметило мелькнувшее лезвие и рука молниеносно отразила удар высоченного — с Робина ростом — громилы. Следующая атака вышла не слишком удачной и грязной, а потому кровь из распоротого живота жертвы хлынула прямо на Ланфорда, залив ему руки и грудь.
Перед глазами вдруг что-то мелькнуло. Камарил на мгновение замер, тряхнул головой и почувствовал, как в глазах начинает темнеть, а лоб покрывается испариной.
С ним никогда не случалось ничего подобного.
— Ланфорд! — Взревел над ухом голос Робина.
Он распахнул глаза шире, пытаясь сфокусировать зрение на испачканном в крови лице друга.
— Это древнекирацийский! Прислушайся…
Если Робин что-то еще говорил, то Ланфорд больше его не слышал — в ушах внезапно зазвенело, как после удара по голове, но монотонные слова все еще просачивались в его разум.
Камарилы знали этот язык лишь частями — их обучали тем словам, которые особенно важны для разоблачения и обличения ветувьяров. Все остальное просто опускали за ненадобностью, как оказалось,
Ничего знакомого расслышать он так и не успел — зрение почти полностью отказало ему, и в этот момент под ребра вонзилось что-то острое. Было больно, но не так сильно, как он рассчитывал.
Заклинание действовало, и уже через мгновение Ланфорд вместе с остальными камарилами провалился во тьму.
*
Джеррет отхлебнул пива из тяжелой кружки с отбитой ручкой и вытянул ноги под столом.
Твиндек “Живучего лосося” был забит до отказа — здесь было до того тесно и душно, что адмирал был даже не прочь бы выйти на палубу подышать свежим воздухом. Снаружи наверняка уже стемнело, а морской воздух наполнился приятной прохладой, но пробираться через собственных подвыпивших ребят к выходу не очень-то хотелось. Поэтому он не стал утруждаться и остался на своем месте во главе стола, с которого уже убрали все харчи и оставили лишь выпивку да игральные кости.
Настал черед Чева — смышленого молодого матроса, которого Джеррет нашел в крохотном, граничащем с Двисетом городке, где “доброжелательные” земляки намеревались казнить его за связь с дочерью местного купца. Он сделал свой ход, и едва кости приземлились на столешнице, как остальные моряки, включая Ноппера, который играл против него, взорвались в недовольстве.
— Нет, ну мухлюешь же, стервец! — Грохнул кулаком по столу старпом.
— Что!? — Возмутился Чев, — С чего бы мне дурить вас?
Моряки принялись неодобрительно что-то бормотать и пытаться вывести матроса на чистую воду. Каждый гнул что-то свое, отчего в гуле их голосов нельзя было разобрать ни слова. Из всего экипажа молчали только Джеррет и Престон — даже капитан Хетинг пытался что-то кому-то доказать.
Не желая участвовать в их перепалке, адмирал обернулся, чтобы взглянуть на Селин, что устроилась на скамейке в углу. Рядом с ней расположился совершенно завороженный и счастливый Атвин, рот которого не закрывался с самого начала их сегодняшнего веселья. Видимо, он так боялся, что девица заскучает, что развлекал ее историей всей своей жизни, с рождения и до сегодняшнего дня.
То ли слушая Атвина, то ли нет, Селин смотрела куда-то в пустоту, словно витая в своих мыслях. Джеррет не всегда понимал этот ее пустой взгляд — и без того нелюдимая, стеснительная и пугливая, девушка и вовсе отгораживалась от всего мира, размышляя о чем-то своем. Никто из них никогда не узнает, что она скрывает, но адмирал подозревал, что Селин пришлось пережить нечто поистине ужасное — а может, ужасной была вся ее жизнь…
Еще жальче было Атвина — парнем он был добрым и чутким, а потому Джеррету не хотелось, чтобы ему разбили сердце. Но Селин не врала — она и вправду была холодна к нему, как льдина, а значит, не чувствовала ничего, и вряд ли это можно изменить.