Вид на небо
Шрифт:
вздох камня, выпускающего на свет ящерицу, смертную душу свою,
грешно
возжелавшего иной части в мире, кроме ласки солнца и прикосновений
тьмы
– ящерицу, возвратившуюся к цветку, как ветер на круги своя
ибо круги наши пересеклись и стягивают края.
Нам осталось попросить о помощи, которая и будет дана
двумя из племени – помощи, обеим сулящей вероятную смерть,
то же – просительнице; как тут не вспомнить наречие
на котором «сейчас и
2
nowhere – now, here.
порядок (от перемены мест…) – не правда ли, смел
народ, записавший «нигде» как «здесь» и «сейчас»? —
на миру нам и смерть красна:
заалелась, пытаясь перевести усмешку беспечности. Но с плеч
долой, из сердца вон заботу. Камень подняв, натыкаясь рукой
на режущие края,
возьмем заговоренную ящерицу; так же найдем вторую.
А думалось бы: сказать, что жизнь отошла – смотреть,
ангел за правым плечом. Так хоть смерть пытать нам – пытать – о чем?
тень за левым плечом.
И в оба уха по шепотку, и оба они об одном
и том же, а вывод: слева не черт,
а тайный советник – смерть
и уж после того, как он уличен,
одна подошла и вошла в ладонь,
солнце в чешуйках – где ни живет огонь.
Ладони не сжать, не обожгись,
да на воду дуя – дуй. И им-то как жить, смертным душам камней,
и каково – умирать?
Да камню потом каково – во плоти, глядишь, и выбило дурь
о том, что вторая взглянет в глаза – о чем ей глядеть, о ней
самой? О камнях? О том, что тьма искушает: «сгинь!»
что сгинувших – нас – собираем – рать,
а кто в ней – не разобрать?
И диво ли, что немного нас, добравшихся до утра.
Однако, нам не следовало бы путаться со словами;
заплутать в трех соснах легко и без помощи лешего.
Убедимся лучше, что очертания теней на прозрачном солнце просты
как каноны игры двух ящериц, человека и чертова семени; способ
ведения игр оставлял бы желать лучшего,
если бы время желать не вышло, если бы времени оставалось
не до поры пока тени утянут солнце за горизонт – простыть.
Скользнув, пропала, влилась в плоть камня, как умеет ящерица
нечеткая память о том, что Господь знает наши сердца.
Волокно агавы,
шип чойи с продетым насквозь волокном
дополняют ночь
до набора фигур, ею же расставляемых по полю чахлой травы,
по полю камня.
Солнце закатывается, вороний
крик долетает, должно быть,
не слышна – ко мне
обращено только напряжение времени, рвущаяся тетива, которую тронув,
рывком ослабим —
больше не выдержит,
дольше не оттянуть объяснения с ящерицами; сладим
с голосом и проследим
уплывание звука, произносимого как извне, и не найдем межи
между «извне»
и «внутри».
Внутри немного остается у дошедших до жизни такой, и нет
цепких корней,
цепь разомкнута по трещине в камне, отделяя себя от нас, и три
трефовые карты биты лилейной
однако, за нами ход.
Властью, разбросившей дол одной холстиной льняной,
собой плененной,
оправдаемся, и применившись к ночи, составим ей добрый приход —
я и моя охота.
Взяв первую, попросим прощения и помощи,
то и другое скоро понадобится нам – займемся портняжным делом.
Шипом чойи с волокном агавы, вдетым в него, орудуя как иглой
зашьем рот ящерице. Мера странна,
чтобы не молвить большего – не молвим, смотрим жизнь на излом
Потом, ящерицы разговорчивы, уйдет и ищи-свищи
кому рассказала узнанное для тебя, и с какой
стороны ожидать беды – или сколько там бед подряд
ибо спрашивающие ящериц не спрашивают зря.
Попросим ее пойти и увидеть за нас,
скажем, что сделали больно ей не по своей охоте,
но чтобы она поспешила вернуться к сестре
и не говорила с чужими. Про себя же подумаем: вольная
природа зрения ревнива к вольной природе звука, в том и находим
объяснение правилу; если одна из них вовлечена
(как бывает, когда душа наша делает поворот навстречу
времени, и время идет в лицо,
взгляд ее – бог и царь)
– второй вступаться не след. Владения взгляда
сродни владениям камня, где только ритм дыхания наводит на вдох
и замедляясь, сходит на нет на выдохе.
За гранью дыхания – (вот и видим, что корм не в коня:
волк смотрит в лес, и плох
смотрящий не так – собака. Я о том, что скучна череда
вспышек жизни, застрявших меж двух глотков воздуха,
теперь сгустившегося, дабы выстоять ночь.)
– за гранью дыхания камень и взгляд – одно.
А в такие верши ловятся не одни золотые рыбки
мы не выбираем улов, и мы открываем кувшины,
запечатанные Сулейманом
любой из наших путей – русло реки, иссякающей в сердце песков
и не прежде, чем обогнем все ее излучины,
вольны мы выбрать другой; на любом из них споткнется не только робкий