Вид с метромоста (сборник)
Шрифт:
Николай Петрович достал мобильник и позвонил.
– Здравствуйте, Люба! Это Николай Петрович, мы недавно чай пили…
– Простите? – недоуменный юный голос.
– Я, как бы сказать, ну, мы с Екатериной Дмитриевной…
– А вы какой номер набираете? – удивилась девушка в трубке.
– Люба, – сказал Николай Петрович. – Жду тебя на Леночкиной могиле.
– А когда? – без паузы спросила она.
– Я сказал «жду». Значит, сейчас.
7. Три буквы
Люба появилась довольно быстро, через полчаса.
– Живете, наверное, где-то рядом? – сказал он вместо «здравствуйте».
– Добрый день, – она протянула ему руку поверх кованой решетки. – Нет, просто была недалеко.
– Привет, – он пожал ей руку. – На машине?
– На метро. Я с Пушкинской. Две остановки и десять минут пешком.
– Люба, что такое ДНК?
– А вас это почему интересует? – насторожилась она.
– Так, – засмеялся он. – Вы знаете, что такое идентификация по ДНК?
– Знаю, – сказала она. – Ну, то есть слышала.
– Давайте сюда, – он открыл калитку, она зашла в ограду. – Мы прямо сейчас устроим небольшую идентификацию, – он взял ее за руку, она отдернулась. – Да не бойтесь! Белый день, полно народу.
И правда, люди шли по аллейкам; скрипела тележка уборщика; невдалеке какая-то женщина мыла гранитный памятник.
– Что надо делать? – сказала Люба.
– Нагнуться пониже, – сказал Николай Петрович. – Вот сюда.
Он зашел за памятник и отодвинул от его низа густую газонную траву.
– Глядите. Видите? Читайте вслух.
Там были небольшие выпуклые буквы: «ДНК».
– ДНК, – сказала она. – И что?
– А теперь смотрим сюда, – он показал на соседний памятник с именем Дмитрия Николаевича Кошкина. – Садимся и начинаем соображать.
– У вас есть сигареты? – спросила Люба.
– Не курю. И вам не советую трагически дымить. Это пошло.
– Я так и знала, – сказала Люба. – Подозревала, в смысле.
– Она была красивая, эта Леночка? – спросил он.
– Да. Мама говорит, что очень, – сказала она.
– А фотографии видели?
– Нет.
– А как Леночкина фамилия?
– Зуева. Или Колесникова, я забыла, – сказала Люба.
– Ничего себе разброс вариантов! Рабинович или Мобуту.
– Да хватит вам издеваться! – чуть не заплакала Люба. Она уселась на скамейку, расстегнула сумку, достала шоколадный батончик, развернула, откусила чуть ли не половину. – Простите, что не делюсь. Мне надо успокоиться.
– Бедная Люба, – обнял ее за плечо Николай Петрович. – Но я не виноват. Ваша мама первая начала.
Люба придвинулась к нему поближе и сказала:
– То есть профессор Кошкин, мой дедушка, соблазнил девчонку-гардеробщицу. Или она его, неважно. Она залетела. Он к ней сильно проникся. Всё это – на глазах своей дочери Кати, она учится тут же. Катя на его стороне. Раз она ухаживает за беременной Леночкой
– Вы это сами сказали, – усмехнулся Николай Петрович. – Это ваши выводы.
– А я спрашивала маму, почему у меня отчество тоже Дмитриевна, – вздохнула Люба, – а она говорила, что так часто бывает. Что незамужняя женщина дает приемному ребенку свое отчество. Если отца нет или светить неохота. Я знаю примеры, кстати!
– Я тоже, – сказал Николай Петрович.
– Значит, – Люба дожевала шоколад, – я на самом деле ее сестра. Класс.
– Нет! – вдруг раздалось сзади.
Они вздрогнули и обернулись. У ограды стояла Екатерина Дмитриевна.
– Нет! – повторила она. – Ты – моя родная дочь!
8. Детки в клетке
– Это я виновата, – сказала Люба в ответ на взгляд Николая Петровича. – Я тут же маме позвонила. Страшно же – на кладбище встречаться…
Николай Петрович промолчал. Он смотрел на Екатерину Дмитриевну. Он впервые видел ее при свете дня: когда они встречались в ресторане, там был полумрак. Она была очень хороша: большеглазая, с греческим носом, четкими губами. Длинная шея, гладкая прическа. Похожа на старинную камею. Или на профиль, выбитый на этой могиле.
Екатерина Дмитриевна зашла в ограду, села и похлопала ладонями по лавочке. Люба и Николай Петрович сели по бокам.
– Детки мои дорогие, – сказала она, обняв их за плечи.
– Я вам в детки не гожусь, – сказал он. – Как-то вам рановато.
– В старой Франции этому никто бы не удивился, – засмеялась она и погладила его плечо. – Но представьте себе, дорогие детки, точно такой же день, но двадцать три года назад. Ранняя осень. Старая дача. Огромный бревенчатый дом, когда-то принадлежавший дедушке-академику, любимцу Сталина. Сейчас там живут: папа – пожилой профессор, сильно придавленный дедушкиным величием; мама – на пару лет старше папы, красивая и своенравная, недовольная папой. И дочка перешла на пятый курс. Суббота. Весь день папа и мама ссорятся, обзывают друг друга ужасными словами. Дочка слышит это со второго этажа. Мама уезжает. Хлопает дверца машины, скрипят ворота.
Проходит часа два. Еще не вечер.
Папа поднимается наверх. У него в руках бутылка вина, два стакана. В карманах яблоки. Папа жалуется на жизнь. Кладет голову дочке на плечо. Дочка его гладит. Папа ее обнимает. Она его целует в щечку, говорит что-то утешительное. Он становится перед ней на колени, обнимает ее ноги, целует в живот и ниже. Дочка визжит, пытается убежать.
«Я тебе сейчас всё расскажу!» – кричит папа, схватив ее и швырнув на тахту.
Папа говорит, что она не его дочь.