Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть пятая
Шрифт:
Раздался новый взрыв смеха.
– Ведь вы же для этого ездили в Шато-Тьери!
– Да, и даже верхом.
– Бедный Жан!
– Я загнал восемь лошадей. Я изнемог.
– Несчастный!.. А вы там отдохнули?
– Отдохнул? Ничего себе отдых! Там у меня была работа.
– Как так?
– Моя жена кокетничала с тем, кому я собирался продавать землю. Этот человек отказался. Я его вызвал на дуэль.
– Очень хорошо! И вы дрались?
– По-видимому, нет.
– Вы этого точно не знаете?
– Нет, вмешались моя жена и ее родственники. В течение четверти часа я держал шпагу
– А противник?
– Противник тоже нет. Он не явился на место дуэли.
– Замечательно! – воскликнули со всех сторон. – Вы, должно быть, гневались?
– Очень! К тому же я простудился, а когда вернулся домой, жена стала ругать меня.
– Всерьез?
– Всерьез! Она швырнула мне в голову хлеб, большой хлеб.
– А вы?
– А я? Я швырнул в нее и в ее гостей все, что стояло на столе; потом вскочил на коня и приехал сюда.
Нельзя было оставаться серьезным, слушая эту комическую героику. Когда ураган смеха немного стих, Лафонтена спросили:
– Это все, что вы с собой привезли?
– О нет! Мне пришла в голову превосходная мысль.
– Скажите же ее.
– Замечали ли вы, что во Франции пишется много весьма игривых стихов?
– Ну да.
– И что их мало печатают?
– Законы очень суровы, это верно.
– И вот я подумал, что редкий товар дорог. Вот почему я начал писать одно очень вольное стихотворение.
– О, о, милый поэт!
– Очень неприличное, крайне циничное.
– Черт возьми!
– Я вставил в него все неприличные слова, которые знаю, – невозмутимо продолжал поэт.
Все захохотали, слушая разглагольствования Лафонтена.
– И я старался превзойти все, что писали в этом роде Боккаччо [8] , Аретино [9] и другие мастера.
– Боже мой! – воскликнул Пелиссон. – Да он будет проклят!
– Вы думаете? – спросил наивно Лафонтен. – Клянусь вам, что я это делал не для себя, а для господина Фуке. Я продал первое издание этого произведения за восемьсот ливров! – воскликнул он, потирая руки. – Благочестивые книги покупаются вполовину дешевле.
8
Боккаччо Джованни (1313–1375) – итальянский поэт, новеллист, гуманист, автор знаменитого «Декамерона».
9
Аретино Пьетро (1492–1556) – итальянский поэт и драматург. Его стихи и комедии отличались скабрезностью.
– Лучше было бы, – сказал смеясь Гурвиль, – написать две благочестивые книги.
– Это слишком длинно и недостаточно весело, – спокойно ответил Лафонтен. – Вот здесь, в этом мешочке, восемьсот ливров.
И он положил свой дар в руки казначея эпикурейцев.
Потом Лоре дал сто пятьдесят ливров, остальные тоже дали, что могли. Когда подсчитали, в мешке было сорок тысяч ливров.
Еще был слышен звон монет, когда суперинтендант вошел или, вернее, проскользнул в залу. Он все слышал. И этот
– Трогательная милостыня, ты исчезнешь в самой мелкой складке моего пустого кошелька, но ты наполнила до краев то, что никто никогда не исчерпает, – мое сердце! Спасибо, друзья мои, спасибо!
И так как он не мог поцеловать всех находившихся в комнате, то поцеловал Лафонтена и сказал ему:
– Бедняга, из-за меня вы были биты своей женой и можете быть прокляты своим духовником!
– Ничего, – ответил поэт. – Пусть ваши кредиторы подождут два года, я за это время напишу еще сто стихотворений, выпущу их в двух изданиях, продам, и долг будет заплачен!
VI
Лафонтен ведет переговоры
Фуке с жаром пожал руку Лафонтену и сказал:
– Дорогой поэт, напишите нам еще сто стихотворений не только ради восьмидесяти пистолей, которые каждое из них принесет, но еще больше ради обогащения нашей словесности сотней шедевров.
– О, не думайте, – сказал Лафонтен, – что я принес господину суперинтенданту только эту идею и восемьдесят пистолей.
– Да у Лафонтена большие капиталы нынче! – вскричали со всех сторон.
– Будь благословенна идея, если она принесет мне сегодня один или два миллиона, – весело сказал Фуке.
– Вот именно, – ответил Лафонтен.
– Скорее, скорее! – кричало все общество.
– Смотрите, – сказал Пелиссон на ухо Лафонтену, – вы до сих пор имели большой успех, но не перегните палку.
– Ни в коем случае, господин Пелиссон, и так как вы человек со вкусом, вы первый меня одобрите.
– Речь идет о миллионах? – спросил Гурвиль.
Лафонтен ударил себя в грудь и сказал:
– У меня здесь полтора миллиона ливров.
– К чертям этого гасконца из Шато-Тьери! – воскликнул Лоре.
– Здесь дело не в кармане, а в голове, – сказал Фуке.
– Господин суперинтендант, – продолжал Лафонтен, – вы не генеральный прокурор, а поэт, вы поэт, художник, скульптор, друг искусства и наук, но, признайтесь сами, вы не магистрат.
– Признаюсь, – ответил господин Фуке.
– И если б вас избрали в Академию, вы бы от этого отказались, не правда ли?
– Думаю, что отказался, хотя и не хочу обижать академиков.
– Но почему же вы, не желая входить в состав Академии, соглашаетесь входить в состав парламента?
– О, о! – сказал Пелиссон. – Мы говорим о политике?
– Я спрашиваю, – продолжал Лафонтен, – идет или не идет господину Фуке мантия прокурора?
– Дело не в мантии, – заметил Пелиссон, раздраженный всеобщим смехом.
– Напротив, именно в мантии, – сказал Лоре.
– Отнимите мантию у генерального прокурора, – сказал Конрар, – и останется господин Фуке, на что мы совершенно не жалуемся. Но так как не бывает генерального прокурора без присущего ему одеяния, мы объявляем вслед за господином Лафонтеном, что мантия – пугало.