Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть пятая
Шрифт:
Королева вздрогнула.
– Ваше величество, – сказала герцогиня, – вы узнаете точно день моей смерти.
– Каким образом?
– На следующий день после моей смерти ваше величество получит в четырех конвертах все, что осталось от нашей давней, такой таинственной тогда переписки.
– Вы ее не сожгли? – воскликнула с ужасом Анна.
– О, дорогая королева, только предатели жгут королевские письма.
– Предатели?
– Да, конечно. Или, вернее, они делают вид, что жгут, но сохраняют или продают их.
– Боже
– Верные же, наоборот, глубоко прячут такие сокровища; и однажды они приходят к своей королеве и говорят ей: «Ваше величество, я старею, я больна, моя жизнь в опасности и в опасности тайна вашего величества, доверенная мне; возьмите же эту опасную бумагу и сожгите ее сами».
– Опасная бумага? Какая?
– У меня есть только одна, но она действительно очень опасная.
– О, герцогиня, скажите, скажите же мне, что это такое?
– Это записка… от второго августа тысяча шестьсот сорок четвертого года, в которой вы просили меня поехать в Нуази-ле-Сек навестить вашего милого несчастного ребенка. Вашей рукой там так и написано: «милого несчастного ребенка».
Наступила глубокая тишина. Королева мысленно измеряла глубину пропасти, госпожа де Шеврез расставляла свои сети.
– Да, несчастный, очень несчастный! – прошептала Анна Австрийская. – Какую печальную жизнь прожил этот бедный ребенок и какой ужасный конец был уготован ему.
– Он умер? – живо воскликнула герцогиня, и ее удивление показалось королеве искренним.
– Умер от чахотки, умер забытый, увял, как цветок.
– Умер! – повторила герцогиня печальным тоном, который очень бы обрадовал королеву, если бы в нем не слышалось нотки сомнения. – Умер в Нуази-ле-Сек?
– Да, на руках у своего гувернера, бедного несчастного слуги, который не намного пережил его.
– Это понятно: нелегко вынести такую печаль и такую тайну.
Королева не удостоила заметить иронию этих слов. Госпожа де Шеврез продолжала:
– Несколько лет тому назад я справлялась в самом Нуази-ле-Сек о судьбе этого столь несчастного ребенка. Его не считали умершим, вот почему я сначала не опечалилась вместе с вашим величеством. О, разумеется, если б я поверила, никогда никакой намек на это прискорбное событие не разбудил бы законнейшую печаль вашего величества.
– Вы говорите, что в Нуази-ле-Сек ребенка не считали умершим?
– Нет, ваше величество.
– Что же говорили?
– Говорили… Конечно, ошибались… заблуждались…
– Все же скажите.
– Говорили, что однажды вечером, в начале тысяча шестьсот сорок пятого года, прекрасная и величественная женщина (что было замечено, несмотря на маску и плащ, которые скрывали ее), знатная дама, очень знатная, без сомнения, приехала на перекресток дорог, тот самый, на котором я ждала вестей о молодом принце, когда ваше величество благоволили меня посылать туда.
– И?..
– И гувернер привел ребенка к этой
– Дальше!
– На следующий день гувернер и ребенок уехали из местечка.
– Видите ли, в этом есть правда, так как бедный ребенок умер внезапно, что часто случается с детьми до семи лет. По словам врачей, жизнь их до этого возраста висит на волоске.
– То, что говорит ваше величество, – истина; никто не знает этого лучше, чем вы, никто этому не верит так сильно, как я. Но тут есть одна странность…
«Что еще?» – подумала королева.
– Лицо, сообщившее мне эти подробности, лицо, ездившее справляться о здоровье ребенка…
– Вы кому-нибудь доверили эту заботу? О, герцогиня!
– Некто немой, как ваше величество, немой, как я; предположим, что это была я сама. Это лицо, проезжая через некоторое время в Турень…
– В Турень?
– Узнало гувернера и ребенка… простите, ему показалось, что оно узнало. Оба были живы, веселы и счастливы, оба цвели, один бодрой старостью, другой нежной юностью. Судите сами после этого, можно ли доверять слухам? Можно ли после этого верить чему бы то ни было на свете? Но я утомляю ваше величество. О, я совсем этого не хотела, и я сейчас же уйду, только еще раз выразив мою почтительную преданность вашему величеству.
– Подождите, герцогиня. Поговорим о вас.
– Обо мне? Ваше величество, не опускайте так низко ваш взгляд.
– Почему же? Разве вы не стариннейшая моя подруга… Разве вы сердитесь на меня, герцогиня?
– Я? Боже мой, по какому поводу? Разве я пришла бы к вашему величеству, если б у меня была причина сердиться на вас?
– Герцогиня, годы надвигаются на нас; нам надо теснее сплотиться против грозящей смерти.
– Ваше величество, вы меня осыпаете милостями, говоря такие ласковые слова.
– Никто так никогда не любил меня, никто так не служил мне, как вы, герцогиня.
– Ваше величество помнит об этом?
– Всегда… Герцогиня, дайте мне доказательство дружбы.
– Все мое существо принадлежит вашему величеству!
– Попросите у меня что-нибудь.
– Попросить?
– О, я знаю, что у вас самая бескорыстная, самая высокая, самая царственная душа.
– Не слишком хвалите меня, ваше величество, – сказала обеспокоенная герцогиня.
– Я никогда не смогу вас похвалить достаточно по вашим заслугам.
– От возраста, от несчастий очень меняешься, ваше величество.
– Да услышит вас Бог, герцогиня! Прежняя герцогиня, красивая, гордая, любимая Шеврез, ответила бы мне неблагодарно: «Мне ничего не нужно от вас». Да будут же благословенны несчастья, если они вас изменили, и вы теперь, быть может, ответите мне: «Принимаю».
Взгляд и улыбка герцогини стали мягче. Она была очарована своей любимой королевой и не скрывала этого.
– Говорите, дорогая, – продолжала королева, – чего вы желаете?