Вирус бессмертия
Шрифт:
На этот раз рассмеялись все. К вину Теодоро заказал каплунов, гуся и моченные в уксусе свиные уши.
– Так что ты говорил насчет волков? – напомнил он парню, когда тот принялся за еду.
– Знаете, добрый сеньор, чем отличается волк от другого зверя?
– И чем же, по-твоему?
– Когда волк нападает на стадо, он режет больше, чем может съесть. Так и наш досточтимый народ. Когда король приказал отдавать тому, кто выдаст еретика, четверть его добра, люди решили переловить всех еретиков и ведьм. А когда ведьмы кончились, принялись
– Ну, это старая сказка, – отмахнулся Теодоро.
– Старая-то старая, да наши люди исхитрились переложить ее на новый лад. Оно ведь понятно – чем больше добра у доброго горожанина, тем больше достанется доносчику после аутодафе. А это значит, что надо исхитриться собрать в одних руках как можно больше звонких монет. И до чего же изобретательным оказался в Севилье один трактирщик! Пригласил он нас выступить, спеть на празднествах. Сам заплатил глашатаям, чтобы на каждом углу созывали народ на выступление. Мы перед столькими слушателями ни разу не выступали!
– Полная площадь была народу, – подтвердила девушка.
– А когда мы три полные шапки серебра собрали, – продолжил рассказчик, – тут-то нас за наши песни и взяли под белы рученьки. Как не сожгли – сам не знаю. Деньги, правда, забрали.
– А как назывался трактир? – поинтересовался Теодоро.
Он уже давно собирал такие истории, а потом, по возможности и проездом, навещал добрых трактирщиков, святых отцов, благородных графов, деревенских старост и других чересчур ретивых доносчиков.
– «Золотая подкова», – ответил парень, внимательнее приглядываясь к незнакомому сеньору.
– А как ты думаешь, что лучше – целый золотой или его четверть? – хитро сощурился Теодоро.
– По мне, так целый, – осторожно ответил парень.
– Тогда, если я дам вам четыре золотых за то, чтобы вы развлекли меня песнями, ты не подумаешь, что я захочу выдать тебя за один золотой?
– Не похожи вы на доносчика, добрый сеньор, – призналась девушка.
– За четыре золотых мы вам еще и станцуем, – не очень весело заявил второй парень, молчавший на протяжении всего разговора.
Достав из мешка лютню и небольшой сарацинский барабан, парни заиграли, а девушка закружилась в танце и запела. Теодоро смотрел и слушал, прислонившись спиной к стене. Он дал трактирщику денег, чтобы тот не жалел дров, поэтому камин жарко пылал, быстро высушивая одежду.
Наевшись и высохнув окончательно, Теодоро заплатил за ужин и отсчитал артистам пять золотых.
– Договаривались на четыре, – из вежливости напомнил парень.
– Когда мне нравится, я доплачиваю, – ответил Теодоро.
Он пристегнул к поясу шпагу, укутался в плащ и собирался уже шагнуть за порог, когда парень окликнул его:
– Могу я узнать имя сеньора?
– Меня зовут Теодоро. А что?
– Неплохая получится песня про то, как двое ушедших от правосудия артистов собирались ограбить сеньора, а тот сам им дал пять золотых и накормил досыта. Или вы не рады? Обычно
– Про меня уже есть одна, – буркнул Теодоро и толкнул дверь.
– Постойте! – девушка выскочила из-за стола и удержала его за полу плаща. – Вас действительно зовут Теодоро?
– Да.
– Тогда подождите. Это важно. Тристан, играй! – обернулась она к парню.
Когда девушка запела, Теодоро остолбенел. Не дослушав первого куплета, он бросился к ней, напугав парней, и выкрикнул:
– Откуда?! Откуда ты знаешь эти стихи?
– Одна женщина… – девушка не ожидала такой реакции и начала запинаться. – Женщина. Когда мы были в тюрьме, я жила в одной камере с женщинами. Нас там было двенадцать…
– Короче! – подогнал ее Теодоро. – Я дам еще десять золотых, если ты внятно объяснишь, откуда знаешь эти слова!
– Когда одна из женщин узнала, что я пою на площадях, она всю ночь что-то бормотала, а наутро заставила меня выучить эту песню. Сказала, что ее обвинили в ведьмовстве и скоро сожгут, поэтому ее воля так же священна, как воля умирающего. Она просила меня петь эту песню каждый раз, когда соберется много народу. И в особенности просила петь ее каждому, кто называет себя Теодоро.
– Где она?
– Мы сидели в тюрьме Севильи, – ответил парень. – Но вы можете не успеть. У тамошнего кардинала есть обычай сжигать осужденных в канун Дня Всех Святых. Это послезавтра.
– Благодарю! – ответил Теодоро, отсыпал обещанные деньги и шагнул под затянутое тучами небо.
Богдан вспомнил, чего ему стоило добраться до города в отпущенный срок. Вспомнил, как пришлось нанимать разбойников с большой дороги, чтобы устроить резню на площади казней. Как рубил и колол он шпагой, отбиваясь от солдат, окруживших эшафот. И как потом на одной лошади скакали они с Шамхат по дороге, спеша уйти от погони.
Но надолго Теодоро не покинул Севилью. Шамхат рассказала ему о купце, который лечился у нее от подагры, а потом донес, как на колдунью. Была ночь, когда Теодоро пробрался к нему в дом. Он затолкал купцу в рот кляп, подвесил за ноги и подверг той казни, которой подвергали предателей в огражденном Уруке. Умирал купец полных два дня, а хоронили его, так и не сумев выдернуть из тела тонкий зазубренный кол, вбитый меж ягодиц. Слух о столь жестокой и нехристианской расправе так напугал горожан, что у многих больше рука не поднималась писать доносы.
После того Богдан поклялся не оставлять Шамхат одну. Поклялся, но не выполнил обещания. И вот теперь все снова – заколдованный круг. Опять Шамхат неизвестно где и опять от нее послание.
«Мне срочно надо на фабрику, – подумал Богдан. – Раз стихи набиты на шелке, значит, Шамхат работает на фабрике «Красная Роза». Скорее всего художником, но, возможно, в комиссии художественного совета. По большому счету нет никакой разницы, поскольку одно несомненно – она на свободе. Хоть в этот раз ее не придется спасать».